Август 200… г., Санкт-Петербург

На двери общего туалета восторженная практикантка после специально устроенного для прессы рейда по городским общественным уборным укрепила лист бумаги с крупной надписью: «Ретирадник» — именно так именовались нужники во времена основателя Петербурга. Анна тщательно вымыла лицо, руки и шею, но избавиться от запаха гари так и не удалось. Обычное дело при выездах на пожар — возвращаешься в редакцию и пахнешь дымом так, будто неделю ночевала у лесного костра.

Прихорашивание у зеркала сопровождалось ехидным внутренним комментарием — она подсмеивалась над своим волнением перед предстоящей встречей со Стасисом и желанием нравиться. Еще вчера Анна была уверена, что построила в душе если не глухой бетонный забор, то вполне приличную кирпичную стенку, но вот — увы и ах — вновь хочется быть неотразимой. Но исследование сложных хитросплетений женского подсознания она оставила на потом. Завтра встретится наконец с подругой Настей и наговорится всласть. Сокрушенно вздохнув — сударь, нравятся ли вам девушки горячего копчения? — она подмигнула отражению и вернулась в пустую редакционную комнату.

Порывшись в поисковой системе, журналистка открыла страницы сайта, посвященного руническому письму и гаданиям. Форум здесь просто ломился от сообщений: народ, увлеченно играющий в викингов, активно обсуждал тонкости взаимоотношений между самими же придуманными кланами, менялся и торговал самодельным оружием, одеждой, предметами быта древних скандинавов. «Продаю нож „Поцелуй змеи“». «Ну надо же, как интересно, — весело подумалось ей, — всю жизнь мечтала именно о таком ноже! Но придется вернуться к этому позже — пора ехать».

Убрав дневник и письма Маннергейма под замок, в собственную ячейку коллективной новостийной камеры хранения, она отправилась на второй этаж в операторскую. С ней сегодня ночью дежурил оператор Семенов, который, похоже, никогда не покупал сигарет — каждодневно и увлеченно он стрелял курево у коллег.

— О, привет, — улыбаясь встретил он Анну. — Что — куда-то едем? Кстати, понимаешь, перед дежурством совсем забыл купить — не угостишь сигареткой? — и с удовольствием вытягивая из протянутой пачки сразу несколько штук, притворно посетовал: — Я тебе, наверное, уже целую пачку должен…

Подхватив сумку с микрофонами и запасными аккумуляторами для камеры, Анна быстро спустилась вниз, где у крыльца уже ожидала дежурная серебристая «девятка», украшенная логотипом «Новостей». Ехать нужно на Заячий остров, там лагерь гонки «24 часа Санкт-Петербурга», в которой участвовала и лодка Стасиса. До Петропавловской крепости рукой подать, но на то, чтобы приподнятое настроение Анны улетучилось, причем без видимых причин, времени хватило. Сполохами вспыхивало раздражение: и на болтливого водителя, перекрикивающего очередного приблатненного исполнителя шансона, и на жадного оператора, и на себя — вот дура-то, обрадовалась, помчалась, — и на Стасиса, и, с ним вкупе, на все ночное водноспортивное мероприятие. А глубже, под этим раздражением, сдерживаемый волей, рвался наружу дикий крик страха и отчаяния. Так кричал маленький медвежонок в закулисных коридорах алма-атинского цирка, где она была со школьной экскурсией. Взрослых медведей увели репетировать номер на запасной манеж, а медвежонка не взяли из-за юного возраста и бестолковости. Его привязали цепью к бетонной колонне в служебном фойе и оставили в утешение миску с яблоками и ведро с водой, но маленький зверь не обращал на них внимания. Он метался, закручивая цепь вокруг колонны, громыхая опрокинутым ведром и скользя лапами по луже разлитой воды, и кричал. И столько было в этом крике боли, обиды и страха одиночества, что школьники, полные тинейджерского высокомерия по отношению к старомодным и наивным цирковым чудесам долго стояли молча, сочувствуя маленькому, глупому, так открыто страдающему зверенышу. Вспомнив медвежонка, Анна даже инстинктивно сжала зубы, чтобы этот внутренний крик не вырвался наружу. «Ни фига себе, — подумала она, — что же это со мной? И вроде месячные еще не скоро…»

На Заячьем острове, куда они добрались с оператором по деревянному мостику над ревущим мощными лодочными моторами Кронверкским каналом, на небольшом прибрежном пятачке ютились темно-зеленые палатки команд-участниц и судейской бригады. В глубине среди деревьев светился высокий шатер летнего кафе, оттуда доносились музыка и взрывы мужского хохота. Что-то неясно бубнил по трансляции судья-информатор, и по всему берегу шаталось много разнообразного народа, в основном зевак, а Анне пришлось долго упрашивать самодовольного мордоворота в черной униформе, чтобы тот ее пропустил, — куда-то подевалось журналистское удостоверение.

Вызванный по рации начальник охраны приобнял ее за талию и, обдавая свежим водочным запахом, предложил взять у него интервью в интимной обстановке. Ей очень хотелось послать этого толстяка с потными ладонями и маслянистыми глазками куда подальше, но Семенов, стрельнув у охранника очередную сигарету, уже что-то увлеченно снимал на берегу. Получив вежливый отказ, начальник охраны еще некоторое время подталкивая ее большим животом и значительно указывая куда-то вверх маленькими заплывшими глазками, бубнил что-то про знакомство «с та-а-акими людьми!». Наконец ее пропустили, и, двигаясь от палатки к палатке, она принялась искать Стасиса, ругая себя за то, что не догадалась узнать номер его мобильного телефона.

По пути Анна миновала большой ремонтный бон. Там подъемным краном тащили из воды перевернувшуюся лодку, звучало незнакомое, но понятное слово «оверкиль» и крепкие эпитеты по поводу ветра. Нева морщилась волнами с кокетливыми пенными гребнями на верхушках, и ограничивающие трассу ярко-желтые надувные буи, похожие на детские игрушки, весело раскачивались. Палатки команд, освещенные, как магазинные витрины, демонстрировали нехитрый быт гоночного лагеря: пластиковые столы и стулья, кое-где раскладушки для отдыха сменных пилотов и специальные стенды для моторов. В хитросплетении их металлических внутренностей копались техники в ярких комбинезонах и обязательных бейсболках. Среди деревьев, за палатками, отдыхающим табуном расположились лодочные прицепы, жилые вагончики и автомобили.

Анна дошла до стартового бона. От проносящейся мимо с диким ревом группы лодок отделилась одна и, погасив скорость, крутым и высоким надувным бортом ткнулась в настил. Из кресла пилота, укрытого прозрачным пластиковым обтекателем, с баранкой съемного штурвала в руках выбрался молодой парнишка. Сняв шлем и стирая стекающие по щекам струйки пота, осипшим и еще не остывшим от азарта гонки голосом он торопливо рассказывал:

— Волна — просто полный п… а Мишка из «Ямарана» — м… у третьего буя навалился случайно на его спонсон, так он под Иоанновским так прижал меня к опорам, что еще бы чуть-чуть, и все — п…

Он еще что-то продолжал говорить, забавно вращая вихрастой головой, торчащей из толстого ярко-красного воротника спасательного жилета, а двигатель уже тягуче завыл, и лодка, скользнув в коридор между буями, стремительно набрав скорость, втянулась в гонку.

Наконец она нашла палатку команды Стасиса. На синем полотнище за прямоугольничком литовского флага значилось «Aqvanautika» — так называлась его судостроительная фирма. Рядом на трейлерах стояли несколько лодок разных размеров. За пластиковым столом парень в синем с серебристыми вставками комбинезоне что-то говорил в микрофон головной гарнитуры, одновременно занося данные в небольшой лэп-топ. Рядом с ним, закинув на столешницу длинные загорелые ноги, вольготно устроились потягивающие баночное пиво похожие, как близнецы, длинноволосые блондинки. Раскованные девицы не обращали на Анну никакого внимания, что-то с хихиканьем обсуждая. Она решительно направилась в глубь палатки, где у лодочного мотора со снятым кожухом возилась парочка механиков — мрачный седоусый тип и помогавший ему парнишка, у которого темной смазкой были перепачканы не только руки, но и лоб, щеки и даже кончик носа. Он подал седоусому очередной никелированный ключ сложной конфигурации и, вытирая руки ветошью, вопросительно взглянул на Анну. Она неожиданно сильно смутилась, даже слегка покраснела и, запинаясь, спросила, можно ли увидеть Стасиса. Седоусый мрачно посмотрел на нее, заглянул под винт двигателя, потом — под стол и, наконец, под стул одной из девиц, попутно ущипнув ее загорелую ягодицу, игриво открытую высоко обрезанными джинсовыми шортами. Блондинка взвизгнула, шлепнула его ладошкой по руке и зашлась смехом, потому что седоусый, изображая поиски, все время повторял: «Стасис, Стасис». Анна озлобилась и решительно заявила: