Опер протянул ему стандартный двойной лист в клетку, вырванный из школьной тетради:

«Милый, прости…»

— Видимо… — Кондрашов осмотрелся. — Где она находилась?

— Записка? Да прямо на столе…

— Женщину, спрашиваю, где обнаружили?! — Барышев явно начинал действовать ему на нервы.

— Так тут же, за столом и сидела.

— Здесь?

— Так точно.

Окинув взглядом стол, Кондрашов попытался выдвинуть ящики, но они оказались запертыми.

— Тетрадь криминалисты забрали?

Он заглянул в спальню.

— Эксперты взяли шприц, ампулы… А… а тетради никакой не было. Только этот листок и ручка.

— Очень интересно…

Следователь прошёл на кухню.

— Подойдите сюда, капитан!..

Оперуполномоченный возник в дверном проёме почти сразу.

— Чай попить она тоже, «видимо, не успела»?..

* * *

— Она должна была клеву оставить! — прошипел Богомол. — Понимаешь? Я тебя лишь ради клевы посылал![31]

— Да ты сам глянь, — Кореец достал смятую ученическую тетрадку. — Вот! Почти всю тетрадь измарала. Она меня, вроде, и не слышала, то есть сразу как вольтанулась[32]. Только это и писала — я не успевал страницы переворачивать…

Он говорил что-то ещё, но Богомол уже не слушал.

Неужели — впервые в жизни! — придётся ложиться на дно, прятаться, тихариться, ждать у моря погоды? Не добив гадёныша, самому уподобиться ему?! И всё потому только, что этот гундосящий недоносок — бажбан, валет, бивень! — не сумел «уговорить» вмазанную хорошей дозой бабу написать пару заранее подготовленных строк?!!

Кривошеину отныне терять нечего, он теперь и цивильный не менее опасен будет. Если — не более! И на Трояна сейчас рассчитывать не приходится — неизвестно вообще, как он переживёт случившееся. Плюс гадёныш, который уже вскорости оклемается…

Да, это — вязало! Если не вилы!..[33]

Неожиданно зазвонил телефон. Колчин сделал знак Корейцу заглохнуть и молча поднёс трубку к уху.

— К вам — гость! — услышал он голос Кузьмина. — И мне очень не нравится его вывеска!

Не успел Богомол, так и не издавший ни звука, положить трубку — раздался звонок в дверь.

«Троян нарисовался — больше некому! Резво шустрят живоглоты!»

— Отопри. — Он слегка мотнул головой и строго взглянул на Корейца: — Но секи в три шнифта![34]

Тот кивнул, достал пистолет, щёлкнул предохранителем и лишь затем открыл.

На пороге действительно стоял Троян. Держа руки в карманах и будто не замечая Корейца, он медленно, как бы нехотя, вошёл и, не спуская с Колчина остекленевшего взгляда мутных, неправдоподобно тусклых глаз, приблизился почти вплотную.

Остановившись наконец, он неторопливо вынул пачку «Беломора», вытряхнул папиросу, убрал пачку обратно в карман, достал зажигалку, прикурил… И всё это — странно спокойно, по-прежнему молча и неспешно.

— Я не думаю, что тебе надо было приходить сюда… — начал Богомол.

Однако договорить не сумел, потому что в следующую секунду пуля разнесла ему кадык.

Кореец не успел даже заметить, как и когда Троян выхватил волыну.

Он отреагировал лишь на выстрел, чисто автоматически нажав на курок и выпустив почти всю обойму в уже мёртвого Бовкуна…

— Вон у того дома притормози, Олег, — попросил Саныч.

— Где?

— Да прямо у подъезда.

Круглов остановил машину около красивого старого дома на Большой Пушкарской, заглушил мотор и взглянул на сидящего рядом учителя.

— Не передумал откровенничать? — спросил тот. — Тогда пошли.

Они поднялись по широкой лестнице на четвёртый этаж. Здесь Саныч открыл тяжёлую дверь морёного дуба и щёлкнул выключателем. Справа, на стене, зажглась неяркая лампа под зеленоватым абажуром, осветив уютную прихожую.

— Добро пожаловать в мою берлогу!

Олег вошёл вслед за хозяином и закрыл за собой дверь.

Саныч нажал ещё на один выключатель, и по комнате, на пороге которой замер Круглов, разлился приглушённый свет двух напольных ночников. Правая стена — вся сплошь, до потолка — была занята книжным стеллажом. Слева, в углу, стояла широкая тахта, а напротив неё, тоже в углу — высокий торшер и старинное кресло-качалка. Прямо, у окна, находились массивный письменный стол и замечательное кожаное кресло с овальной спинкой и кожаными же подлокотниками. Лишь двадцатидюймовый монитор современного компьютера вносил, пожалуй, некоторую дисгармонию в общую обстановку. Больше в комнате не было ничего. Если не считать завешенного тяжёлой портьерой — Олег не сразу заметил его в полумраке — входа в небольшой альков.

— Проходи, располагайся, — хлопнул гостя по спине Саныч. — Ты где предпочитаешь разговоры разговаривать: в комнате или на кухне?

— Да, в принципе, всё равно…

— Если всё равно, идём на кухню. Кофе пьёшь по ночам?

— Стаканами!

Они прошли на довольно просторную, прекрасно оборудованную кухню.

— Я вот тоже «злоупотребляю». В Германии же забыли, что такое настоящая джезва, там, в основном «кафе-машины» — кофеварки всех видов и невозможностей.

— А у нас всё больше растворимый — ни вкуса, ни аромата. Так, видимость запаха…

— Во-во! А из кофеварки — кофе без «правильной» пены… Это ж ещё хуже, чем коньяк без лимона! Всё жить спешат, время экономят: пьют на ходу, едят на ходу… Для любой немки что-то самостоятельно приготовить не из полуфабриката — подвиг, достойный книги рекордов Гиннеса. Совсем другой менталитет! Кстати, ты знаешь, кто придумал коньяк лимоном закусывать? Нет? Николай Второй, Царство ему небесное! Французы сколько веков коньяк пьют? А не допёрли до лимончика… Про Грузию с Арменией уж молчу! Ладно, собственно, пока я кофеварю, ты мог бы уже рассказывать, Олег, — одно другому не мешает.

— А курить здесь можно?

— Дыми. Пепельница — на подоконнике…

— М-м-м-м… Как кофеёк-то пахнет!!!