(так у автора. – В. П.) барабанщиков и горнистов выходил старший барабанщик и с ним горнист.

<…>

Стоит перед глазами этот кряжистый барабанщик Л.-Гв. Гренадерского полка. Вижу его мощную фигуру, его широкую, темную с проседью длинною бороду и серые, острые глаза, сурово нахмуренные под синим околышком бескозырки. Ярко сверкают в последних лучах солнца тяжелые золотые шевроны на рукавах его мундира. Солнце светит сзади него, и он стоит как бы в золотой пыли лучей.

Рядом с ним бесконечно длинный, рыжий, безусый, румяный горнист Л.-Гв. Преображенского полка, моложавый стройный гигант, с пальцами, напряженно положенными на золотой горн.

Стали… Повернулся кругом барабанщик и четко скомандовал:

– Музыканты, барабанщики, горнисты, – смирно…

И стала тишина. Все поднялись с мест. Смирно стали Государь и его свита.

Крепко, резко прозвучала дробь и одинокий звук горна. Проиграли сигнал „на молитву“. И опять раздалась команда старого барабанщика:

– Музыканты, барабанщики и горнисты, на молитву. Шапки долой.

И снял Государь по этой команде фуражку, и напряженно стояли офицеры, и музыканты, и дамы… Всеобщее молчанье. Вдали, на протяжении семи верст от главного и авангардного лагерей, солдаты поротно пели „Отче наш“, и их пение сливалось в неясный молитвенный аккорд. От низин тянуло свежестью полей.

Чеканя слово за словом, говорил барабанщик в напряженном молчании Государевой свиты и офицеров: „Отче наш, Иже еси на небесех…“. Русский солдат, русский крестьянин читал молитву перед своим Государем, и Государь молился по этой молитве. „Но избави нас от лукавого… Аминь“. Не спеша надел фуражку барабанщик. Грянул отбой.

– Музыканты, барабанщики и горнисты, накройсь…

Государь надел фуражку и выступил вперед принимать рапорты фельдфебелей и вахмистров шефских рот, эскадронов и батарей.

Тихие сумерки спускались над Красносельским лагерем.

Так было на моей памяти… Так было на памяти моего отца… Мой дед смотрел, как вахмистр Л.-Гв. Казачьего полка, которым он командовал, рапортовал Государю Николаю Павловичу, мой прадед был на такой же зоре в присутствии Александра Благословенного.

Так было…

И была слава русская. Было Бородино и Париж, было покорение Кавказа, было завоевание Туркестана. Отбивались в тяжелую Японскую войну, дрались на полях Восточной Пруссии, в Галиции и на Карпатах.

И побеждали.

Были честными Императорскому Дому своему, и был белее снега Императорский штандарт…»[55].

Император Николай II со свитой в лагере гвардейской пехотной части. Начало XX.

Конечно, парады, смотры, освящение знамен, вечерняя и утренняя зоря – это яркая, внешняя сторона такого многогранного события, как летний гвардейский лагерь. И все-таки гвардия выезжала именно на маневры. Поэтому стоит обратить внимание на ту суровую, трудную, рутинную деятельность, которой были заняты все – и солдаты, и офицеры – во время Красносельских лагерей.

Вторая половина XIX в. – время важных реформ в российской армии. В эти годы обучение теряет значительную часть формальности, от шагистики переходят к действительному обучению солдат и офицеров. И еще один необычный момент. Для среднестатистического (если можно так сказать) офицера гвардии обучение в Красносельских лагерях начиналось задолго до того как он становился собственно офицером. Юнкера военных училищ, пажеских корпусов сразу по прохождении начального обучения выходили в лагеря. Поэтому иногда офицер проводил в лагерях больше лет, чем служил в полку. Впрочем, это достаточно редкая история, так как старшие офицеры весьма часто и легко получали отпуска на время лагеря.

О занятиях юнкеров во время лагерей рассказывает П. Н. Краснов:

«Первые пять-шесть недель лагеря юнкера проводили на съемках. Младший курс производил полуинструментальную съемку в масштабе 100 саженей в дюйме, старший делал глазомерные съемки в разных масштабах и решал простые тактические задачи на местности: постановка бивака, сторожевое охранение, выбор позиции для обороны для батальона и пехотного полка, наступление и атака такой позиции и т. д. Младший курс был распределен на группы по двенадцати человек.

В группы назначали по алфавиту, и в них два рядом по списку стоящих юнкера делали одну съемку… Выдали нам тяжелые, неуклюжие красные деревянные ящики с алидадой – высотомером подполковника Максимовича – нашего „помпона“, по юнкерскому наименованию – „шар-манки“, мензулы на треногах (мензула – полевой чертежный столик, состоящий из планшета, штатива и скрепляющей их подставки. – В. П.), компасы, линейки, карандаши, резины, колья, цепи, колышки и вехи, и, сопровождаемые солдатами, несшими вехи с вениками и пучками соломы, ранним утром, мы пошли на наш участок. Нам досталось снимать от деревни Горской до вершины Дудергофа, до дачи Горна, и от Дудергофского озера до дороги, шедшей от Горской на Пикколово. Потом солдаты… разнесли и расставили по участку вехи, мы их, тщательно вымеривая углы и размеряя расстояния цепью, нанесли точками на бумагу, создавая триангуляцию. Так началась наша съемка. Работали мы самостоятельно. Вставали мы в пять часов утра и к семи были на участке… К двенадцати мы возвращались к обеду, а после обеда снова шли на участок.

Саперные работы в окрестностях Авангардного лагеря. Из альбома Николаевского военного училища

В ясные солнечные дни было удовольствие видеть, как на наклеенном на мензулу листе толстой ватманской бумаги постепенно оживала и воскресала местность, отражаясь на нем условными знаками, как в зеркале. Работали мы вольготно, не торопясь. Кругом, по полям везде были видны такие же съемщики, юнкера нашего и других училищ, пажи, Николаевцы-кавалеристы. Мы работали в белых рубашках без погон, подпоясанных алыми кручеными „кута-сами“, в непогоду в старых шинелях, то внакидку, то в рукава. Не слишком нарядный мы имели в них вид и особенно терялись перед кавалеристами в их щегольских сине-серых рейтузах с алым кантом, в чистеньких, в обтяжку, коротких собственных рубашках белоснежного полотна, с погонами с золотым галуном.

Еще одна часть обучения юнкеров – саперные работы. Одним из скучнейших и, по нашим понятиям, нелепейших занятий было определение расстояний до предметов по глазомеру. Тогда еще не было приборов, „линеек“ и прочего для облегчения определения расстояния, но на все требовался навык. Часть юнкеров, одетая в самое разнообразное обмундирование, кто в рубашке, кто в шинели, кто в мундире, разводилась версты на две от училища и становилась группами по два, по три человека в разных расстояниях, остальных юнкеров заставляли приглядываться к этим группам и определить в шагах, сколько до какой группы. Показания записывались, и потом сами мы проверяли себя, измеряя шагами расстояния до групп. Раз в неделю, в утренние часы, являлись в училище саперные унтер-офицеры, на подводах привозили колья, хворост, жерди, и мы в училищном овраге, сначала лежа, окапывались малыми нашими „линемановскими“ лопатами, потом ставили из жердей „профили“, вырывали рвы,