Я мечтаю о реальной истории с Керри Лангмар в настоящем и особенно в будущем. И я не забыл о Бренде. Но воображаемые шансы, которые я ей даю, перекраивая прошлое, не лучше той искусственной жизни, которую поддерживают в ней врачи. И мне всё равно кажется, хотя, возможно, это бред, что ее собственное решение – не выходить из комы. Так что от самой Бренды зависит, останется ли она в живых, когда в пятницу ее отключат от аппарата. Но когда я пытался говорить с Брендой в больничной палате, я ни разу не спросил, чего она хочет.

Я всегда решал сам, как ей будет лучше. Но думал при этом не о Бренде, а о том, чтобы самому не страдать от ее отсутствия. Теперь, когда я переключился на Керри, я говорю себе, что Бренда, может, и не хочет просыпаться. Например, из-за последствий, которые неизбежно возникнут после комы. Хотя от этих мыслей я всё равно чувствую себя виноватым.

Итак, решено: отныне я буду только молиться за нее, но жить собственной жизнью. Принять себя такого, какой я есть сегодня, с грузом прежних страданий и совершенно новой легкостью, которую подарила мне Керри. С верой, что она, как и я, будет готова обойтись без силы хронографа.

Конечно, у нас есть крайний срок: 12 августа. Нас с Керри ждет церемония имплантации чипов. Интеграция в общество тотального контроля, которой так хотелось бы избежать. Но есть другая форма власти – та, что управляет временем. Я начинаю размышлять о подвиге, который станет возможным на пропагандистском празднике святого Освальда. Первая в моей жизни победа. Над подлым извращенцем Бюрлем. Я больше не нуждаюсь ни в плюшевом медведе, ни в ручке, возвращающей в прошлое. Мне достаточно самого себя. Это и значит стать мужчиной.

Пока заваривается чай, я сажусь за письмо, которое мать продиктует Антони Бюрлю. Разорвав седьмой черновик, я делаю передышку. Уронив голову на руки, в изнеможении закрываю глаза. Не так-то легко загнать взрослого в ловушку с помощью обычных слов…

Я вскакиваю и смотрю на часы над плитой. Я проспал два часа! А тот негодяй ждет! Ладно, не так уж плохо – заставить его томиться в тревоге. В любом случае он не рискнет нападать на Керри после того, что я сказал ему по телефону.

Я доливаю кипяток в чай матери, ставлю на поднос две чашки, кладу тосты с обезжиренным маслом, синтетический мёд, черновик своего письма и бегу ее будить.

– Мама, доброе утро! Ты хорошо спала? Сегодня отличная погода. Ничего не замечаешь?

Мать приподнимается на локте, моргает, глядя на экран будильника.

– Еще очень рано…

– Я не об этом.

Я ставлю поднос на одеяло. Впервые в жизни я принес ей завтрак в кровать. Матери требуется несколько секунд, чтобы оценить мой жест.

– Очень мило, – удивляется она. – С чего это вдруг?

Я наливаю чай, намазываю тост маслом, кладу сверху ложечку мёда и жду, когда мать сделает пару глотков. Потом кратко обрисовываю ситуацию. Тост падает в чай.

– В категорию «Д»? – пугается она. – Я перевела Антони Бюрля в категорию «Д»?

– Нет, это сделал я. Я подделал твою подпись, чтобы отомстить за папу.

Мать смотрит на меня, оцепенев от моей прямоты. Я продолжаю:

– Нет, ты, конечно, имеешь право на личную жизнь. Тем более теперь, когда папа сошелся с другой женщиной… Но только не с этим человеком! Бюрль – опаснейший тип. Сейчас сама всё поймешь. Вот письмо, которое он готов подписать: «Я, Бюрль Антони, признаюсь в домогательствах к моей падчерице Лангмар Керри (не достигшей тринадцатилетия). Клянусь больше никогда этого не делать в обмен на восстановление меня в категории „Б“».

Мать смотрит на меня с ужасом.

– Ты заходишь слишком далеко, Томас! Антони Бюрль, может, и не идеал, как все мужчины, но он никогда не обидел бы девочку! Он обожает детей! Он столько помогал мне с тобою, пока твой отец пил и витал в облаках!

С покровительственным видом я протягиваю ей халат.

– Ты не веришь? Скорей принимай душ, и поедем к нему. Бюрль нас ждет. Между прочим, мы спасаем ему жизнь. Иначе он бы плохо кончил, воображая, что ему всё можно.

Не глядя на меня, мать нащупывает на тумбочке телефон, набирает по памяти номер и нажимает клавишу громкой связи. Ее красное лицо выглядит жалким, когда женский голос в трубке произносит:

– Алло?

Пока мать собирается с духом, чтобы заговорить, голос нетерпеливо, с истеричными нотками, повторяет:

– Алло? Кто это?

– Это Николь Дримм, начальник главной инспекции казино…

Раздаются гудки. Мать изумленно смотрит на меня.

– Ничего удивительного, – говорю я. – Она всегда на стороне мужа. Уверяет всех, что дочь просто врет.

Мать вскакивает с кровати, бросается в ванную и уже через минуту в белых брюках и красной блузке вылетает оттуда, держа в руках пять непочатых бутылок водки, которые выбрасывает в мусорное ведро. Она хватает меня за плечи.

– Спасибо, Томас! Хватит страдать ни о чём! У нас с тобой есть дела поважнее – начнем с того, что защитим слабых!

И она горячо целует меня в лоб.

Я иду за ней в гараж, пряча улыбку. В конечном счете это послужило главной цели – изменить ход событий. Важно не то, что происходит в параллельных вселенных, а энергия, с которой из них возвращаешься. Энергия заразительна и полезна, она единственная способна улучшить настоящее.

Спустя пять минут мы на бешеной скорости летим по бульвару, не останавливаясь на светофорах. Наверное, лучше было вызвать ее шофера из министерства.

– Какая мерзость, – бормочет мать сквозь зубы каждые двадцать секунд, вжимая педаль газа в пол.

Нам пришлось менять маршрут раз десять. Все проспекты перекрыты полицией. В городе царит страшное напряжение. Стоит людям собраться небольшими группами, как их тут же окружают полицейские в шлемах и изолируют передвижными ограждениями.

– Да запирайте вы всех побыстрее и дайте проехать! – шипит защитница слабых, когда мы встаем в пробке. Заметив полицейского, она начинает сигналить, чтобы тот заметил министерский знак на ее автомобиле и расчистил дорогу.

Как быстро человек привыкает к власти, даже если она совсем пустяковая. Хотя власть не обязательно порок, всё зависит от того, как мы ею пользуемся. У меня начинается настоящая чесотка, когда я вижу, что творится в стране. И я уже не согласен действовать в одиночку.

На площади Стабильности сотня молодых людей проводит молчаливую манифестацию, сидя в тени плакатов. Не снимая руки с клаксона, мать едет прямо на толпу. Демонстрантам ничего не остается, как броситься врассыпную, оставив транспаранты. Они трещат под колесами нашей машины.

Я в растерянности оборачиваюсь назад. Манифестанты побаиваются нас преследовать. По углам площади стоят посты бригады по борьбе с беспорядками, а у них водометы и танки. Лидер манифестантов кричит в мегафон: