Мне казалось, что в голосе Филиппа вот-вот зазвучат рыдания.

– А она презирает меня, обзывает худыми словами и отказывается спать со мной. Я дал ей власть над целой страной – о чем еще можно мечтать? А она думает только о том, как посадить своего сына на мой трон – мой! Она не любит меня и никогда не любила.

– Она никого не любит, – сказал я. – Просто использует нас, как возница запряженных быков.

Царь посмотрел на меня здоровым глазом и долго безмолвствовал, позволив чувствам отражаться на его бородатом лице.

Наконец он мрачно сказал:

– Ступай готовиться к путешествию в Сузы… Словом, едешь вместе с этим… никак не выговорю.

Я оставил царя, погрузившегося в воспоминания о прошлом. Рассвет уже окрашивал небо. В ветвях чирикали птицы. Но я не ощущал радости. Оставалось надеяться только на то, что Филиппа не убьют до моего возвращения.

Смерть еще не самое плохое; хуже тщетно стремиться к смерти и не обрести ее.

Софокл. Электра

С двумя дюжинами воинов – никто из них не принадлежал к македонской знати – я отправился сопровождать Кету из Пеллы в столицу Персидского царства. Нетрудно было понять, почему Филипп подобрал простолюдинов для выполнения этого поручения. Он не хотел, чтобы кто-нибудь из знатных македонцев попал в заложники к Царю Царей.

– Персидская держава очень, очень большая, – рассуждал Кету на пути в Бизантион. – Она такая большая, что у Царя Царей несколько столиц… Каждая предназначена для определенного времени года.

Больше меня интересовали познания посла о буддийском образе жизни, чем его рассказы о Персидском царстве. Я опасался за Филиппа, но рад был оказаться вдали от Олимпиады, от интриг Пеллы. Кету рассказывал мне о пути, которым можно прийти к нирване, покинув колесо жизни, и я требовал все новых подробностей.

– Путь – истинная дорога к свету, – говорил мне Кету. – Ключ к пути – отвержение всех желаний. Все желания, страсти, устремления должны быть полностью изгнаны из души. Достигший истинного бесстрастия обретает конечное благословение нирваны.

– Бесстрастия, – повторил я, признаюсь, не без сомнения.

– О да, в нем ключ к заветам Будды, – заверил меня Кету. – Причины человеческого страдания заключены в желаниях нашего тела, в иллюзиях мирских страстей.

Иллюзии мирских страстей. Почти то же самое говорил Аристотель, вспоминая слова Платона о чистых идеях, представляющих собой противоположность физическим ощущениям. Впрочем, страсти этого мира я ощущал достаточно реально.

– Если эти страсти проследить до источников, – нараспев выговаривал Кету, – окажется, что они коренятся в наших желаниях или потребностях тела. Действительно, желающий добивается желаемого даже под угрозой смерти.

– Но эти потребности неискоренимы, – возразил я. – Они – часть человеческой природы.

– Конечно, – согласился Кету. – Вот поэтому так сложно освободиться от них.

– Неужели живой человек способен на это?

– Будда достиг подобного состояния, – отвечал он. – И не он один. Конечно, это очень, очень трудно, но возможно. – И он возобновил свой распевный речитатив: – Если устранить желания, которые лежат в основе всех человеческих страстей, тогда умрут и стремления, и человеческие страдания окончатся. Это и есть правда о прекращении страданий.

Я сомневался. Разве можно отказаться от всех желаний: не есть, не пить, не любить, не искать дружбы, власти, уважения, славы, забыть про самосохранение и вечное стремление людей к справедливости… Неужели человек сможет жить, избавившись от всего этого?

Мы миновали Аллиполис на Херсонесе, переплыли узкий Геллеспонт, переправившись в Азию, проехали по пыльным дорогам среди нагих каменистых холмов Лидии к Сардису, где начиналась Царская дорога, а я все выуживал у Кету новые и новые подробности о пути Будды.

В свою очередь Кету был заворожен моими смутными воспоминаниями о предыдущих жизнях. По его настоянию каждый вечер я пускался в воспоминания – и припоминал все больше и больше.

– Некогда мир был окутан льдом и снегом, – рассказывал я, сидя возле нашего нежаркого костерка. – Зима длилась весь год. В это время жили огромные звери – совсем как слоны, только повыше и в лохматой шерсти.

В глазах Кету играли отблески костра, он жадно слушал. Я старался рассказывать о подобных вещах, только оставаясь с ним наедине. Незачем было подвергаться насмешкам невежд, не стоило давать повод для дурацкой болтовни и сплетен.

– Значит, ты помнишь и Трою? – вопрошал Кету.

– Я был в лагере ахейцев, когда Гектор, оттеснив греков, едва не ворвался за вал.

И Елену? Она действительно была так прекрасна, как об этом говорят легенды?

– Женщины прекраснее ее не знала земля, – проговорил я, вспомнив, что мы с Еленой были любовниками, но не стал рассказывать об этом Кету. При всей своей преданности пути Будды, невзирая на стремление избавиться от всех желаний, сам Кету был далеко не бесстрастен.

Нередко мы останавливались возле пастухов, и негромкий звон бубенцов, подвешенных на шеях овец, баюкал нас. Но, добравшись до Царской дороги, мы стали чаще ночевать в караван-сараях, на старых, видавших виды постоялых дворах, стоявших возле дороги, уходившей все дальше и дальше от моря. Иные из них, казалось, простояли века. Впрочем, попадались и заброшенные или разрушенные постройки, а то и уничтоженные пожаром.

– Ох нехорошо, – бормотал Кету. – Ох нехорошо. Рука Царя Царей, должно быть, слабеет.

Нам снова пришлось ночевать на безлюдных пустошах, где лишь костер рассеивал мрак, а вдали выли волки. Но и в уюте постоялого двора, и под мерцающими звездами каждый вечер я узнавал от Кету все больше и больше.

– Слушай благородную истину о печали, – повторил он. – Рождение – скорбь, возрастание – скорбь, болезнь – скорбь и смерть – тоже скорбь. Все, что составляет человека, полно скорби. Вот благородная истина, открывающая, природу скорби, которая возникает из стремлений, приводящих к повторному рождению и, в свой черед, к новым страстям.

– Но разве это плохо – стремиться к чему-нибудь? – спросил я.

– Нет, нет и нет пользы в наших страстях, – отвечал Кету. – Благородная истина о прекращении скорби говорит: откажись от стремлений, восторгов и страстей. Возвышенна истина, которая ведет вставших на путь Будды к освобождению от печалей.

"Но как сложно встать на него", – подумал я.

Наш небольшой отряд ехал по гористым просторам Фригии, иногда сам по себе, иногда примкнув к длинному каравану мулов, нагруженных древесиной, шкурами и зерном из богатых сельскохозяйственных угодий, расположенных вдоль Черного моря. Навстречу нам шли караваны с востока, величественные верблюды и крепкие быки везли слоновую кость из Африки, шелка из далекого Китая и пряности из Индустана. Случалось, на караваны нападали разбойники, и мы помогали купцам отбиваться. Однако даже когда мы ехали одни – всего лишь двадцать шесть верховых с заводными конями и вьючными мулами, – нас никто не тревожил.