Массю удалился на несколько минут, возмущаясь про себя: «Что за упрямец!» Вернувшись к себе в кабинет, он увидел, что де Голль уже встал из-за стола. Генерал обнял своего сторонника и сказал только:

— Я уезжаю.

В восемнадцать часов де Голль с женой прилетели в Коломбе, в свой большой загородный дом на краю 404-й трассы, охраняемой жандармами. Генерал пошел прогуляться по парку со своим адъютантом.

— Рейн, печальный свидетель стольких бед и тревог, / Вечно слезы людские твой сбирает поток. Знаете, чьи это стихи?

— Нет, — ответил адъютант, — Гюго?

— Нет.

— Ламартина?

— Мои. Откуда вам было это знать?

И де Голль улыбнулся, глядя на деревья.

Все теперь казалось возможным. В толпе быстро передавалась новость: де Голль бежал, правительство вот-вот падет под нажимом народа. Множество столпившихся на площади Бастилии людей в это поверило, пожилые дамы аплодировали, забравшись на скамейки, студенты развернули у основания Июльской колонны плакат: «Народному правительству — да! Миттерану — нет!» На краю бульвара Бомарше возникло еще одно шествие. Жорж Сеги и коммунисты сегодня допустили в свои ряды политические лозунги, вроде: «Де Голля в отставку!», все время звучал призыв: «Народное правительство!» Всеобщая конфедерация не смогла противостоять воле большинства и довольствовалась тем, что кое-как сдерживала эту разношерстную армию недовольных, в которой смешались все поколения. Над головами развевались бесчисленные красные флаги, некоторые из них были изготовлены вручную, из палок и платков. Кругом распевали самые известные строчки из «Интернационала», люди держались за руки, чтобы не потеряться в толпе. Послышалось несколько криков: «Долой де Голля!» Студенты, по собственной инициативе присоединившиеся к этой демонстрации, повторяли друг другу радостные вести. Другие шествия шли по улицам Ниццы, Лиона, Сент-Этьенна, Каэна, Лиможа, движение протеста перекинулось и за границу. По примеру французских студентов заволновалась молодежь в Берлине, Мадриде, Женеве, Риме, Буэнос-Айресе, Дакаре, Лондоне — вплоть до Перу. «Мы победим, и победим на всей планете». Старая власть повсюду сдавала свои позиции.

Марианна и Эрик Тевенон в компании других сторонников Мао радовались вместе с коммунистами, а те посматривали на них с недоверием. «Правда» объявила, что эти горячие головы представляют собой угрозу для рабочего движения, причем почти в тех же выражениях, что и в недавней голлистской листовке, где говорилось, что революционеры на китайский манер хотят уничтожить партии и профсоюзы. Марианну это злило.

— Но они правы, — заметил Тевенон.

— А что, если мы пойдем на Елисейский дворец?

— Сторожевые псы не пустят.

Молодой человек указал на здоровяков из службы порядка Всеобщей конфедерации с зелеными повязками на левой руке. Вместе с сотней тысяч других демонстрантов Марианна и Тевенон прошли по центральным бульварам, которые все были запружены людьми. Над крышами реяли красные флаги, жители береговых кварталов махали платками с балконов, когда молодежь орала: «Де Голля — к стенке!»

Без транзисторов май 68 года не был бы маем 68-го. С самого начала событий радиостанции, особенно периферийные, без перебоя сообщали слушателям о действиях студентов, об их битвах, о повседневной жизни Сорбонны, о передвижениях, приказах, импровизациях и разрушениях. Эти рассказы по горячим следам превратили волнения в настоящую эпопею, привели в Латинский квартал тех, кто сомневался или раньше был не в курсе дела, восхитили одних и напугали других, вообразивших по драматическим голосам репортеров, которые в прямом эфире комментировали поджоги ящиков, будто весь Париж охвачен пламенем. Когда министр внутренних дел запретил журналистам пользоваться радиотелефонами, чтобы они своими репортажами не усугубляли ситуацию, от этого в первую очередь пострадал полицейский префект. Как ему было найти другой способ оперативно передавать в эфир свои сообщения и призывы к перемирию, одновременно обращенные к студенческим лидерам, к массам, к полиции, ко всей Франции? Вернувшись из Германии и Коломбе, де Голль, воодушевленный после разговора с Массю, решил сегодня, в четверг, выступить с обращением. И вот по всей стране заработали транзисторы, прессе снова разрешили использовать в служебных машинах радиотелефоны. Повсюду в Сорбонне — на площади, среди статуй и стендов, в типографии, от кухни до детского сада, несмотря на гвалт шестидесяти ребятишек — люди с нетерпением дожидались назначенного часа. Несколько тактов из Моцарта возвестило о начале речи.

В воздухе повисла необычная напряженная тишина. Неужели генерал собирает наконец свои пожитки? И вот по всей стране зазвенел его решительный, резкий голос:

— В нынешних обстоятельствах я никуда не уйду. Меня избрал народ. Я не стану слагать с себя полномочия, которыми наделил меня народ, пока не закончится срок, отведенный мне законом…

— О-о-о-о-о!

Над Сорбонной прокатился стон возмущения и разочарования. Потом все смолкли, чтобы услышать продолжение:

— Я не стану менять и премьер-министра, чьи смелость, обстоятельность и умение действовать в сложной ситуации заслуживают всеобщего уважения…

Затем генерал объявил, что распускает Национальное собрание и что выборы парламента состоятся в срок, предусмотренный конституцией:

— Если только не возникнет попыток заткнуть рот всему французскому народу, не давая ему ни высказываться, ни спокойно жить…

— А кто, интересно, мешает нам жить? — спросил Родриго.

— Он нам угрожает! — воскликнула Теодора, сидевшая на коленях у каменного Виктора Гюго.

— …теми же способами, какими сейчас студентам не дают учиться, преподавателям — преподавать, а трудящимся — трудиться…

Не выбирая выражений, де Голль обвинил протестующих в намерениях установить тиранию и заявил, что настала пора снова взять в руки страну, которой угрожает диктатура. Между делом он бросил осуждающую реплику насчет тоталитарных коммунистов, которым сам был стольким обязан, и раскритиковал амбиции «вышедших в тираж политиков левого толка».

— Он сам диктатор!

— Не лучше Петена[78]!

— Снова «моральный порядок»!

Повсюду разгорались импровизированные дискуссии. Благодаря своим костылям Марко выглядел как ветеран, и его слушали внимательнее, чем Родриго:

— Что он нам предлагает? Выборы! Он просто издевается, большинство студентов даже не имеет еще права голоса!

— Он ничего, ничегошеньки не понял! — в отчаянии повторяла Тео.

— В Сорбонну снова нагонят легавых!