Как прекрасны ранние цветы и как они недолговечны — порадуют своей красотой, неброской и от того еще более притягательной, уйдут в небытие, уступая место другим, — ярким, сочным, — но уже не вернется до следующей весны очарование таких дней с первыми цветами, еще не стаявшим до конца ноздреватым снегом, свежим ветром и особенно ласковым после зимы солнцем.

Сорвать цветок, унести его с собой в кабинет старого замка, поставить в маленькую вазочку на столе, чтобы он хоть недолго напоминал об этом дне? Нет, пожалуй, не стоит — подснежник быстро завянет, а здесь, на прогалине, среди темно-зеленых сосен, у подножия их стволов цвета старой меди, цветок просто великолепен, и никакая хрустальная ваза не заменит тихой прелести этого уголка. Пусть лучше остается там, где родился…

Конрад фон Бютцов почтительно подождал, пока оберфюрер закончит любоваться цветами. Неужели он стареет, становится все более сентиментальным, или в его голове уже созрели какие-то новые планы, и он мысленно вновь и вновь проверяет их, прежде чем начать разговор? Разговор будет, обязательно будет, в этом Конрад был полностью уверен, — не зря же оберфюрер пригласил его прогуляться в парке. Отто Бергер весьма не любил доверять свои слова и сокровенные мысли стенам — в них могли прятаться замаскированные микрофоны.

Предложение выйти на прогулку последовало неожиданно: видимо, начальник и дальний родственник фон Бютцова хотел быть уверенным, что его подопечный не возьмет с собой диктофона, спрятав его в кармане шинели. Надо полагать, беседа предстоит серьезная. О чем же собирается говорить оберфюрер?

Успевшие исчезнуть страхи и казалось уже уснувшие подозрения, что Бергеру досконально известно истинное положение дел с польской операцией сорокового года, когда по оплошности Конрада советская разведка получила нужные ей сведения, вновь начали терзать Бютцова — оберфюрер не прост, никогда не знаешь, что на самом деле у него на уме, о чем он действительно думает и как намерен поступить. Единственно, остается уповать на то, что если он знает правду и до сих пор никому не открыл ее, то не желает зла своему ученику и родственнику, а кроме того, в том польском приграничном городке, где разворачивались события, находился и сам оберфюрер, руководивший операцией. Ему тоже не нужны неприятности, которые не замедлят последовать, если все станет известно Этнеру или, что еще хуже, рейхсфюреру СС Генриху Гиммлеру.

Погруженный в невеселые размышления, отстав на полшага, Конрад уныло тащился следом за оберфюрером по аллее, выводившей к берегу озера. Бергер шел, ссутулив плечи под теплым кожаным пальто с меховым воротником, — в парке еще довольно прохладно. Мерно ступали по квадратным светлым каменным плиткам аллеи его сапоги, но пальцы сложенных за спиной рук беспокойно шевелились, словно в ответ на мучившие его мысли, невысказанные и от того еще более тягостные.

«О чем он думает? — встревоженно гадал Бютцов. — Начатая операция „Севильский цирюльник“ развивается согласно плану, оберфюрер недавно соизволил похвалить Лидена — здешнего началъника СС и полиции, — выразив ему свое удовольствие. Люди СД хорошо потрудились и заслужили эту похвалу: к приезду берлинского гостя, взявшего на себя по приказу рейхсфюрера контроль над проведением операции, все старательно подготовлено в самом лучшем виде. И даже придирчивый глаз Бергера не нашел изъянов. Конечно, у него громадный опыт, он видит дальше и лучше любого из работающих здесь и потому дал ряд ценных советов, но в основном все сделано и подготовлено до его приезда. С этой стороны вряд ли будут неожиданности неприятного свойства, иначе он не преминул бы уже высказаться: при всей своей сдержанности, оберфюрер временами бывал весьма резким, особенно когда дело касалось интересов службы. Неужели он все же хочет говорить о той давней истории?»

— Вы бывали в Италии, Конрад? — чуть повернув голову, неожиданно спросил Бергер, словно приглашая Бютцова догнать его, пойти рядом и доверительно побеседовать.

Да, сегодня Отто Бергер наконец решился поговорить сo своим питомцем, придя к заключению, что тому по-прежнему можно верить. Но доверие доверием, а хитрые капканы словесной паутины он продумал заранее, и от исхода разговора будет зависеть многое, очень многое в дальнейшей судьбе его ученика и родственника. Впрочем, не только в его судьбе, но и в судьбе самого оберфюрера.

— В Италии? — быстро догнав Бергера, несколько озадаченно переспросил Бютцов. Что означает этот вопрос, куда клонит старый лис? — Нет, мечтал, но не пришлось, к сожалению.

— А я бывал, — застегивая верхнюю пуговицу пальто, буркнул оберфюрер. — Там сейчас уже тепло, совсем как летом. И знаете, что я думаю? Итальяшки — просто дураки! Они слишком серьезно относятся к сладкоголосым тенорам, сопливым оперным ариям и своим макаронам, забывая за этим о более серьезных вещах. Они даже приговоренных к смерти расстреливают, посадив на стул, считая, что казнимый имеет привилегии. Это махровый идиотизм, Конрад. Казнь не театр, а у них и жизнь, и политика государства превращается в действо, подобное оперному. Бред! Потому там все и начинает трещать по швам. Но мы не будем их расстреливать, сажая на стулья!

Он замолчал и зябко спрятал подбородок в меховой воротник. Бютцов, еще более озадаченный услышанным, ждал продолжения и, не дождавшись, решился сам задать вопрос.

— Что там происходит? Вы знаете больше меня, скажите!

— Развал, — покосился на него Бергер. — Все разваливается: армия, правительство, партия… Все! Медленно, но верно, а теперь это будет приобретать характер лавины, когда один камень, скатываясь с крутого склона горы, увлекает за собой сотни других. Боюсь, скоро мы можем потерять союзника, а после Сталинграда выход макаронников из войны только усугубит положение.

— Вот даже как? — слегка присвистнул Конрад. — Но они не посмеют!

— Посмеют, — горько усмехнулся Бергер. — Им просто некуда деваться. С другой стороны моря жмут британцы, в горах действуют банды левых и коммунистов, и все вокруг устали воевать. Наши болваны не видят очевидных вещей и до сих пор верят дуче, патетически заверяющему их о полном порядке в стране. Или не хотят видеть, предпочитая сладкий обман жестокой реальности. Но я не люблю обманывать себя. И вам не советую.

Оберфюрер достал портсигар, вынул из него сигарету, прикурил от огонька поднесенной Бютцовым зажигалки и кивком поблагодарил его.

— Хотите спросить, как такое случилось? Все очень просто, на удивление просто. Раньше, еще до войны, коммунисты призывали к решительным действиям, а социал-демократы боролись за демократические преобразования. Каждый из них считал возможную победу только своей, причем коммунисты часто обвиняли социал-демократов в предательстве, а те, в свою очередь, кричали о преждевременности коренных социальных преобразований, отвергали политику красного террора, обличали коммунистов в отсутствии политической терпимости и поспешности попыток обобществления средств производства. Но все это до тех пор, пока они не объединяются для борьбы с нами: когда им это удается, они тут же забывают о своих распрях и действуют весьма слаженно. Так произошло не только в Германии, но и в Венгрии, например, в революцию девятнадцатого года. Сейчас они пока едины, и острота их разногласий со всей силой проявится потом, но нам не станет легче, если режим дуче рухнет, обозначив начало общего конца. Меня больше волнует, что станется с политической картой Европы спустя года три-четыре. Каковы окажутся восточная и западная часть континента, как будут реагировать друг на друга, какие возникнут блоки и будет ли среди них Германия?