Помимо этого образка, в развалинах № 1 были найдены еще тяжелые, грубые металлические чашечки и обрывки рукописей письма Си-Ся. Конечно, интереснее всего казались нам рукописи как исторические документы своего рода, в этом смысле самую богатую и ценную находку дал субурган А – см. план, – в котором были найдены три книги, до тридцати тетрадей с оригинальным письмом Си-Ся, лучший по сохранности и яркости красок типичный образ на полотне «Явление Амитабхи» и образ китайского типа на шелке. При дальнейших раскопках на глубине были обнаружены мелкие фигурки, большая, слегка улыбающаяся красивая маска и ряд других головок и масок. Маска представляет голову будды, позолоченную, с темно-синими волосами. Несколько скошенные глаза указывают на внеиндийскую технику, хотя в остальном строго выдержан канон. Кроме того найдены деревянные дощечки с изображением будд и проч. и маленький китайский каменный бурханчик.

Субурган В подарил нам несколько экземпляров стекловидных глаз, выпадавших из глиняных, уничтоженных, вероятно, временем статуй. Тут же поднят и глаз из горного хрусталя или топаза, красиво отшлифованный, и найдены нигде больше не замеченные большие плоские цаца[83].

Крепостные субурганы вблизи дома Хара-цзянь-цзюня в основании были наполнены массою цаца, как и большинство субурганов, расположенных группами вблизи северо-западного угла крепости.

Развалины № 3 в свое время, по предположению торгоутов, были обитаемы мусульманами, мечеть которых расположена вне крепостных стен у юго-западного угла. Здесь найдены листки персидских рукописей; по заключению академика С. Ф. Ольденбурга, «особенно любопытна одна из них – отрывок из знаменитого сборника рассказов «Семи мудрецов», так называемого Китаб-и-Синдбад».

Позднейшие раскопки в этом месте дали еще и мусульманские рукописи, и художественный переплет, рисунок которого исполнен Н. М. Березовским. Краевой бордюр его имеет ряд аналогий в орнаментах Дун-хуана позднетанских и сунских. Плетенки внутри указывают на многочисленные аналогии (и китайские, и индийские). Две полоски носят характер мусульманский и более типично – персидский. «Мы имеем, – замечает С. Ф. Ольденбург, – по всей вероятности, работу XIII века».

Внутристенная поверхность площади Хара-Хото, вообще, больше всего заполнена черепками посуды всевозможных величин, качеств и форм; очень любопытна глиняная посуда огромных размеров с оригинальными рисунками, служившая, вероятно, для хранения напитков, а может быть, одного, самого необходимого напитка – воды. На поверхности земли мы находим монеты – чохи[84], бусы, кусочки нефрита и всевозможную мелочь, словом, все то, что ныне хранится из находок в Хара-Хото в этнографическом отделе Русского музея.

Пески заметали Хара-Хото главным образом с севера. У северной и восточной стен, как внутри, так и извне крепости, нагромождения сыпучих песков достигали наибольших размеров. Достаточно сказать, что не только люди, но даже верблюды могли свободно взбираться на северо-восточный угол и вершину западной стены, а в некоторых местах можно было с такою же легкостью и спускаться вовнутрь города. Разделенный на правильные улицы пригород примыкает с восточной стороны к самой стене крепости и разделяется уходящей к востоку в Боро-Хото дорогой на две части: северную и южную.

В давно минувшие времена Хара-Хото, по всей вероятности, с юга и севера омывался двумя рукавами речек, соединявшихся затем в северном направлении в одно общее русло, которое, в свою очередь, терялось в солончаковой котловине на севере.

В течение нескольких дней, проведенных на развалинах Хара-Хото, в общем итоге экспедиция обогатилась всевозможными предметами: книгами, письменами, бумагами, металлическими денежными знаками, женскими украшениями, кое-чем из домашней утвари и обихода, образцами буддийского культа и проч.; переведя в количественное отношение, мы собрали археологический материал, наполнивший десять посылочных пудовых ящиков, приготовленных затем к отправлению в Русское географическое общество и Академию наук.

Кроме того, пользуясь хорошим дружелюбным отношением к экспедиции торгоут-бэйлэ, я тотчас же отправил монгольской почтой в Ургу и далее в Петербург в нескольких параллельных пакетах известие о фактическом открытии Хара-Хото, находках в нем и приложил образцы письма и иконописи для скорейшего изучения и определения. Нас сильно занимал вопрос, когда существовал мертвый город и кто были его обитатели.

На вопрос, кто жил в Хара-Хото, современные обитатели – торгоуты – обыкновенно отвечали – «китайцы», но на наше возражение о несовместимости китайского населения с образцами буддийского культа, обнаруженными в развалинах города, они не умели ответить, сами смущаясь видимым противоречием. Одно только смело торгоуты утверждали, что их предки нашли Хара-Хото в том же виде, в каком он представился и нам, то есть город китайского типа с высокой глинобитной стеной, ориентированной по сторонам света, расположенный на острововидной террасе, некогда омываемой с двух сторон водами Эцзин-гола. Остаток вод уносился по желобообразному, извивающемуся в восточном, северо-восточном и, наконец, в северном направлении руслу в пустыню, в солончаково-песчаную котловину Ходан-хошу, лежащую на линии общей с нынешними бассейнами Сого-нор и Гашун-нор впадины. Место головы сухого мертвого русла реки отмечено урочищем Боток-беэрек.

Народное предание о Хара-Хото или Хара-байшэн, то есть «Черный город», или «Крепостной город», гласит следующее:

«Последний владетель города Хара-Хото – батыр Хара-цзянь-цзюнь, опираясь на свое непобедимое войско, намеревался отнять китайский престол у императора, вследствие чего китайское правительство принуждено было выслать против него значительный военный отряд. Целый ряд битв между императорскими войсками и войсками батыра Хара-цзянь-цзюня произошел к востоку от Хара-Хото, около современных северных алашанских границ, в горах Шарцза, и был неудачным для последнего. Имея перевес, императорские войска заставили противника отступить и, наконец, укрыться в последнем его убежище Хара-байшэн, который и обложили кругом. Долго ли продолжалась осада крепости – неизвестно; во всяком случае, крепость была взята не сразу. Не имея возможности взять Хара-Хото приступом, императорские войска решили лишить осажденный город воды, для чего реку Эцзин-гол, которая, как то и замечено выше, в то время протекала по сторонам города, отвели влево, на запад, запрудив прежнее русло мешками, наполненными песком. И поныне там еще сохранилась запруда эта в виде вала, в котором торгоуты еще недавно находили остатки мешков.

Лишенные речной воды, осажденные начали рыть колодец в северо-западном углу крепости, но, хотя прошли углублением около восьмидесяти чжан[85], воды все-таки не отыскали. Тогда батыр Хара-цзянь-цзюнь решил дать противнику последнее генеральное сражение, но на случай неудачи он уже заранее использовал выкопанный колодец, скрыв в нем все свои богатства, которых, по преданию, было не менее восьмидесяти арб, или телег, по двадцать – тридцать пудов [пуд = 16 кг]в каждой, – это одного серебра, не считая других ценностей, а потом умертвил двух своих жен, а также сына и дочь, дабы неприятель не надругался. Сделав означенные приготовления, батыр приказал пробить брешь[86] в северной стене, вблизи того места, где скрыл свои богатства. Образованной брешью во главе с войсками он устремился на неприятеля.