Я посмотрел на фотографии в обратном порядке. Яблоко, футбольный мяч, «Унисфера». Кишки превращаются в Лаокоона, обвиваемого массой ядовитых змей.

— Эта.

Я со стоном подвигаю «Унисферу» к Иззарду.

— Она вызывает отчаяние?

— Да.

— Почему?

— Не знаю. Потому что сфера?

Приступ кашля рвет истончившиеся легкие.

— На всех фотографиях, которые я вам показывал, присутствует сфера.

Иззард возвращает фотографию с «Унисферой» в папку.

— Я бы хотел поговорить с Дональдом Красно-коричневым, — внезапно говорит он.

— Кто это, черт возьми?

— Директор международной службы безопасности при министерстве обороны Суверении. Просто соедините меня с ним, Гюнтер.

Ситуация резко ухудшается.

Головная боль… Состояние бегства…

— Как раз то, чего я боялся, — сообщает Иззард, когда я прихожу в себя.

— Что такое?

— Вам это совсем не понравится.

— Мне не нравится все, что вы мне говорите в последнее время.

— Похоже, что…

— Ну?

— Похоже, что Суверения и Пролетария обе запустили ускоренные программы по разработке термоядерной бомбы.

13 декабря 1999 года

Я моментально отключился. «Антихрист» — дело безнадежное. Проснувшись, обнаруживаю свой дневник, исписанный лозунгами.

КАПИТАЛИСТИЧЕСКАЯ СВИНЬЯ! КОЛЛЕКТИВИСТСКИЙ УБЛЮДОК! МЫ ЕЩЕ ПОПЛЯШЕМ НА ТВОЕЙ МОГИЛЕ! МЫ ВЫРОЕМ ТВОЙ ТРУП И ПЛЮНЕМ НА НЕГО!

17 декабря 1999 года

Слухи оправдались. Иззард все проверил и перепроверил, беседуя с десятками функционеров самого высокого ранга в моем Политбюро.

У Пролетарии есть бомба. Фактически бомбы. Десятки бомб плюс системы доставки. Если Суверения не пойдет на безоговорочную капитуляцию в течение следующих семидесяти двух часов, последует тотальный удар.

— Тотальный удар? — переспросил я, дрожа от боли своих последних ожогов. — Что, черт возьми, это означает?

— Не уверен, — начал Иззард, — но когда я смотрю на то, что сделала с вами обычная война, Гюнтер, я склоняюсь к мрачному прогнозу. Молюсь, чтобы Суверения запросила мира.

— Это безумие.

Струйка крови потекла из моей правой ноздри.

— Это самоубийство.

— Верно, верно.

— Что можно сделать?

Иззард предложил мне свой носовой платок.

— Я хочу покопаться в вашей фобии относительно «Унисферы».

— Я на грани полной дезинтеграции, а вы хотите поговорить о международной нью-йоркской ярмарке 1965 года?

— В обычном случае я бы вызывал у вас свободные ассоциации в течение нескольких сеансов, пока не всплыла бы правда. Но время не…

— Я умираю, доктор.

И прижал платок к носу.

Иззард едва заметно кивнул.

— Мы должны действовать быстро. При всей своей грубости гипноз сейчас — наша козырная карта. Так что с вашего разрешения…

— Начинайте.

Никаких гипнотизирующих хрустальных шаров, никаких золотых часов, раскачивающихся перед глазами. Иззард просто велел мне расслабиться. «Куда там», — подумал я, но гном был настойчив, и наконец окружающий мир ушел куда-то в сторону.

И я уснул…

И спал…

И мир снова вернулся…

Глаза Иззарда, эти выпученные желатиновые трансплантаты от Питера Лорра, сказали мне все.

— Вы что-то узнали, — с укором произнес я.

— Вы тоже узнаете, скоро. Во время вашего транса я приказал вам вспомнить всю сцену, каждую подробность убийства вашей сестры в тот момент, когда я стукну по столу.

Иззард вынул изо рта «Спенсера Трейси».

Каждую подробность? А хотел ли я этого?

Иззард перевернул трубку, чтобы использовать ее как молоточек. Тук-тук-тук.

Открылись шлюзы, высвобождая не воду, но самые грязные мои мысленные эманации…

Бриттани и я быстро идем по ночному парку.

Лунный свет.

Густой летний воздух.

— Какой это парк? — спрашивает Иззард.

— Парк Киссена в Квинсе. Вы все это знаете.

— А мог это быть парк Флашинг-Медоу?

— Киссена, Флашинг-Медоу — они граничат. Какая разница?

Бриттани что-то замечает. Она бежит. Я начинаю безрезультатный поиск. Слышатся ее крики. Дикие и странно металлические. От них трещины бегут по луне. Я поворачиваюсь и бегу…

— Домой? — спрашивает Иззард.

— Да.

— Нет, — настаивает Иззард.

— Нет? — морщусь я.

Иззард прав.

— Глубже в парк Флашинг-Медоу.

Парк Флашинг-Медоу. Место проведения Международной нью-йоркской ярмарки 1965 года.

— Я вижу «Унисферу», — сообщаю я Иззарду. — Но это 1970 год.

— «Унисферу» оставили после закрытия ярмарки, — пояснил Иззард.

Так что я действительно его вижу. Огромный полый шар, вспыхивающий сине-белым светом при полной луне, к его ажурной оболочке прикреплены семь плит, семь континентов.

Крики прекратились.

Четверо мальчишек в плену у бог весть какого наркотика, они стоят внутри «Унисферы», балансируя на переплетении стальных труб. Они затащили Бриттани с собой. Ее одежда исчезла. Я никогда еще не видел ее обнаженной. У нее светящаяся кожа. Она лежит на спине с разведенными ногами и руками, привязанная к тыльной части Аргентины шейными платками за запястья и лодыжки, еще один платок у нее во рту.

Мне десять. Я не понимаю. Один из членов банды вроде как одевается. Другой спускает штаны. По позе, которую он принимает, я думаю, что он хочет помочиться на нее. Затем он наваливается на нее толчками, мнет ей груди. Я отвожу глаза. Мне кажется, я слышу, как кости моей сестры разламываются об Аргентину. Наконец я поднимаю глаза. Еще один мальчишка делает те же ужасные вещи. Когда он заканчивает, третий мальчишка вклинивается в нее. Он смеется, когда сестра извивается на дыбе, символизирующей земной шар.

И вдруг я все понимаю, потому что появились ножи, сверкающие в лунном свете.

— Я увидел достаточно, — говорю я Иззарду.

— Не совсем, — отвечает он.

Ножи вонзаются в дрожащее тело со всех сторон, и хлещет кровь, квартами, ведрами марая изнанку континента: в крови Аргентина, в крови Чили. Теперь она льется дождем через огромную щель, называемую Южной Атлантикой…