На чтении же выяснилось, что мой собеседник на самом деле был герметиком.

Я обалдел. Сейчас, на трибуне, создавалось впечатление, что этот человек просто не в состоянии связать двух слов. Стихотворение, как модераторша перед этим призналась публике, «вечно на грани немоты». В последующих стихах, соответственно, также шла речь о поэте, не сочинявшем стихи. Тема, судя по всему, была весьма актуальной и явно продаваемой. Один из текстов назывался «Прибой IV» и гласил примерно следующее:

— Гренландские заросли в спешке. Тишина. Сильная рябь, резеда. Большое и голубое растет над равниной на.

Хитрость этого и других стихотворений заключалась в том, что из всех своих текстов творец с позором изгнал букву «М»! Маньяк, мать, мармелад и прочие подобные слова следовало либо писать по-другому, либо обходить вовсе. Мне это понравилось! Да и поэт, этот неприметный фокусник, тоже мне нравился. Ведь только что совершенно нормально болтали — а теперь это.

Герметик позволил фрау доктор Гейстер расшифровать тексты для публики. При этом, тяжело приподняв голову и напряженно сузив веки, он внимательно, глядя поверх аудитории, разглядывал дальнюю стену зала. За всем этим, как нам теперь объяснили, стояла «теория упущенных слов». К сожалению, оставалось неясным, что именно все это должно означать, и прежде всего, почему поэт пренебрег именно буквой «М». Услышав этот вопрос, он невольно вздрогнул, будто, задав его, фрау доктор Гейстер затронула очень, очень больную тему. Заметив это, она оставила «М» в покое и стала пытать его дальше. А вот что словосочетание «над равниной на», как я с самого начала и предполагал, в той или иной степени подразумевает «равнину дна», он подтвердил безоговорочно.

Публика внимательно следила за всем, что происходило на подиуме. Пока мы поочередно вмешивались в выводы фрау доктор Гейстер (герметик в основном делал это безмолвно, согласно кивая или же решительно мотая головой), головы зрителей внизу поворачивались то влево, то вправо, как на теннисном матче. В общем же публика сохраняла видимое спокойствие.

В пылу дискуссии я чуть было не забыл о собственной миссии, однако затем, как обычно, внес-таки свою лепту. Само собой, меня особо расшифровывать не пришлось.

Под конец мой герметичный собеседник, взиравший на меня, пока я читал, с безмерным недоумением, вдруг абсолютно непредвиденно взорвался неистовыми аплодисментами. (В одном только месте, а именно на фразе «Эскимоса кимоно из меха все равно», он вдруг встрепенулся и что-то записал.)

Снаружи стоял непременный столик для книг. Посетители других залов также заполнили просторное светлое фойе.

Надписывая своих «Кочевников», я заметил молодую семью. Мужчина то и дело склонялся и грозно покачивал кудрявой головой над пристегнутым к сиденью спортивного автомобильчика ребенком, который всякий раз после столь злодейского нападения отшатывался в сторону и выпрямлялся по струнке, будто желая разорвать «оковы» ремней детской машинки.

Молодая женщина заметила, что я уже какое-то время наблюдаю за нелепым занятием ее супруга, и виновато улыбнулась.

Я тоже улыбнулся. И вдруг поймал ее взгляд. Впился в него мертвой хваткой, потому что мне так захотелось. Мое напряжение излучало магнитное поле, из которого ее взгляд ускользнуть уже не мог.

Я держал его — спокойное, опасное мерцание — и ронял в ее глаза яд, отраву неожиданно взыгравшей страсти.

Она раздраженно отвернулась, но затем, словно под гипнозом, вновь глянула на меня. Семейная идиллия переживает неожиданный подъем, со стороны едва заметный; женщина еще плотнее прижимается к мужу, — с чего бы это, ему не понять. Она тянет его прочь. Пытается спасти утраченное. Эта демонстративная капитуляция, конечно же, предназначается вовсе не мужу — на самом деле она обращена ко мне. Тем самым женщина хотела мне что-то доказать. Мне же стало ясно одно: я стою на пороге и могу переступить его. Когда только пожелаю…

Но я не желал. Я отпустил дверь, позволив ей медленно закрыться, отпустил молодую женщину с ее мужем и всеми сомнениями — и вернулся к своему занятию, бодро надписав не ту книгу не тем именем.

Такому в значительной степени физиогномическому феномену как «любовь с первого взгляда» Лафатер, насколько я знаю, ни разу не дал серьезной оценки, не изучал его всерьез. Так что если я снова напишу роман, в нем данное явление — теперь это для меня бесспорно — должно наличествовать обязательно. Эта книга не превратится в заурядный выплеск писательского лепета — она осветит заповедные глубины людских душ. Материала и опыта я набрался в избытке. И название успел придумать: «Мемуары монстра».

Одного только не хватало. Времени.

Запись проходила на студии «Ток-шоу».

От вокзала я взял такси. Когда я назвал адрес, водитель глянул на меня через внутреннее зеркало заднего вида, затем равнодушно кивнул и дал полный газ.

Стоило нам покинуть привокзальную площадь и смешаться с послеполуденным потоком машин, как шофер на секунду обернулся:

— Ну и что там за тема сегодня у Нины? — Глаза его, смотрящие из зеркала заднего вида, сверкнули. — «Я подыгрываю своему шефу», или «Мой золотой хомяк и я — любовь к животным без запретов»?

Боже, ну и чудной тип!

— Ни то ни другое, — холодно отрезал я. — Если вам это вправду интересно — «Пластические операции и истинное „Я“».

— Ага, понимаю. — Еще один, на сей раз слегка озадаченный взгляд в зеркало заднего вида. Но он притих. Очевидно, я дал ему пищу для размышлений.

Путь оказалась не близким. Сначала по центру, затем через жилые кварталы. Чем дальше мы ехали, тем все вокруг становилось скучнее, «прямоугольнее». На окраинах теснились стеклянные автосалоны, магазины стройматериалов, а под конец замелькали разбросанные здесь и там фабричные кубы из разноцветной жести. Лишь потом, когда я был готов уже оставить все надежды на благополучную развязку, далеко за чертой цивилизации, в чистом поле показалась территория студии.

У входа поджидал ассистент. Он тут же отвел меня в гримерную.

Там визажистка взяла мою голову в ладони, перед зеркалом повертела ею из стороны в сторону. Затем началась коррекционная работа. Перво-наперво она нанесла пудру; проходя через здание студии, я успел немного вспотеть. Колдуя над моим лицом, она всенепременно желала растолковать мне во всех деталях, что именно здесь со мной вытворяют, я же только отмахивался, стараясь сосредоточиться.

Несколько дней назад, когда я, совершенно вымотанный, вернулся в свой «курятник», еще не соображая толком, где нахожусь, до меня наконец сумела дозвониться редактор передачи, — видно, она уже много раз пыталась меня застать, ибо говорила так, будто я прибыл с того света:

— Скажите-ка, куда вы пропали?

— Я? Я был в аду.

— Вот как. А мы-то уж не знали, что и думать. Ну, к счастью, теперь вы вернулись.