Тренеры рано или поздно замечали эту особенность мальчика. Кто-то пытался помочь выйти за пределы внутренней стены – от таких Богдан уходил сам. Другие старались избавиться от него – и он не возражал. Самым мудрым оказался сморщенный старичок, руководитель секции с каким-то очень запутанным названием.

Только глянув на Богдана, он наотрез отказался иметь с ним дело. Да еще и папе приказал никуда больше не отдавать «этого черного мальчика», пока тот не «выльет из себя грязь». Папа, конечно, старичка не послушался, но в ближайшее же воскресенье отвел сына в церковь. Так уж получилось, что туда Богдан не заглядывал с того момента, как объелся таблеток. Сначала его держали в больнице, потом он так увлекся выздоровлением, что не до церкви было.

Папа поставил Богдана рядом с собой. Служба на сей раз показалась мальчику нудной, хотя до этого он, кажется, даже получал от нее удовольствие. Вроде бы среди икон боль немного ослабевала. Но теперь, когда он сам с ней справился, зачем ему все эти почерневшие картины и ладанки? Однако Богдан стоял, чувствовал, что папа все время на него косится, словно ждет чего-то. Поэтому держался спокойно, время от времени крестился, в конце подошел и приложился к батюшкиной ручке.

На обратном пути папа повеселел. Похоже, он боялся, что в церкви с Богданом приключится, что-то плохое. Но оно не приключилось, и теперь папа болтал о том о сем. Богдан, пользуясь его хорошим настроением, попросил:

– Папа, а можно я на бокс запишусь?

Папа бросил настороженный взгляд на сына:

– Уверен? Может… ну не знаю… на танцы.

Богдан кивнул:

– И на танцы тоже. Можно?

Папа замолчал надолго.

– Давай с мамой посоветуемся, – предложил он, уже въезжая во двор.

Разговор с мамой получился странный. Она смотрела на Богдана слегка испуганно – последние месяцы она всегда на него так смотрела – и отвечала кратко, после паузы.

– Мам, я буду с вами на танцы ходить, хорошо?

Пауза.

– Хорошо.

– И на бокс.

Пауза.

– А может, какой-нибудь другой спорт?

– Я на бокс хочу. Почему мне на бокс нельзя?

Пауза.

– Твое здоровье…

– Я же уже проходил сто обследований, все говорят, мне можно. Почему ты против?

Пауза. Беспомощный взгляд на отца. Тот понимает, что решать все же придется ему, и кладет руку Богдану на плечо:

– Ладно. Попробуем. Только давай так: если опять… начнутся проблемы, больше никаких спортивных драк. На легкую атлетику пойдешь. Или в теннис. Договорились?

* * *

Полгода прошли весело. Танцы оказались очень прикольным занятием, хотя Богдан изначально пошел в студию только чтобы задобрить маму, которая могла часами любоваться спортивными танцами по телеку. У мальчика оказалось врожденное чувство ритма. Тренер боялся, что новенький не выдержит темпа тренировок (отец приватно предупредил о проблемах со здоровьем мальчика), но Богдан работал без дураков. Ему нравилось танцевать, особенно когда тело, руки и ноги запомнили нужные движения и не приходилось мучительно вспоминать, что там дальше. Теперь Богдан позволял себе двигаться, почти отключив голову.

Он открылся музыке, как не смог открыться миру во время медитаций. Мир был слишком сложный, слишком много там было всего намешано, в том числе и страшного: отчаяния и боли, боли, боли. В музыке боли не было совсем. Они танцевали под чистые, теплые мелодии. Чаще всего в них переливалась радость, иногда – грусть, но тоже светлая и мягкая, которая не может поранить. Богдан словно купался под пушистым душем, подставляя всего себя разноцветным ароматным струям. Музыка оказалась предсказуемой и потому не опасной. Он смело плыл по ее лабиринту, не боясь наткнуться на что-нибудь острое, резкое или шероховатое. Даже заводная «латина» не таила в себе никакой опасности.

А вот боксом он прозанимался очень недолго, до первого спарринга. Когда партнер пробил его неумелый блок и Богдан почувствовал тупой тычок в челюсть, он немедленно стащил с себя перчатки со шлемом и отправился в раздевалку. Тренер зря разорялся в том духе, что «Терпи, это не шахматы!» и «Как девчонка, ей-богу!». Богдан сосредоточенно переодевался. Тычок был совсем не сильный, но он ясно показал, что в следующий раз будет больно. Или через раз. Но рано или поздно резкая боль ворвется туда, откуда Богдан с таким трудом ее выкурил. Этого не должно случиться.

В секцию бокса, к явному облегчению мамы и скрытому – папы, он больше не вернулся. Нужно было придумать другой способ убивать обидчиков. Такой, чтобы самому было совсем не больно.

На теннис с легкой атлетикой Богдан не пошел – дядя Леша каждый день занимался с ним на стадионе, и этого было вполне достаточно.

До лета он только учился и танцевал. И то и другое давалось ему если и не легко, то с удовольствием.

А потом они все вместе поехали в Крым. Там Богдану стало совсем хорошо: персики, море, девчонки в купальниках. Девчонки были веселые и компанейские, сразу стали зазывать на дискач. Богдан пообещал подойти вечерком. Весь день он представлял, как потрясет всех своей танцевальной техникой, но неожиданно мечты пришлось оставить. Они с папой уже даже пошли, но с танцплощадки доносилось что-то резкое и отрывистое, совсем не похожее на гладкую музыку танцклуба. Богдан попробовал открыться этой музыке – и вздрогнул. Она вся оказалось колючей и рваной, как кусок жести, покореженный ножницами по металлу. Плавать в ней он бы не смог. Это то же самое, что танцевать в тесном ящике с гвоздями. Пришлось врать про усталость и поворачивать назад.

Но и без дискотек все было зашибись. Можно было бесконечно валяться на песке. Богдан загорел сразу и без ожогов, так что можно было даже подремать на солнышке. Мама, правда, строго следила за соблюдением санитарных норм и периодически загоняла Богдана с Нюшей в парное море. Но и это не раздражало – Нюшка наконец начала лопотать что-то разборчивое, и общаться с ней было прикольно и весело.

Сама мама загорала по науке, по часам переворачиваясь и уползая в тень. В результате она превратилась в свой негатив: темные волосы выгорели, а белая кожа потемнела. И еще мама понемногу расслабилась, перестала смотреть на Богдана с непонятным ужасом, много хохотала и трещала без умолку.

Она не особо задумывалась над фразами, поэтому получалось смешно.

Например, спросит папа:

– Который час?

А мама в ответ:

– Десяти еще нет, но будет.

И сама хохочет.

Словом было очень здорово, жизнь казалась идеальной, и даже первое сентября впервые в жизни не пугало своим неминуемым приближением.

* * *

Идеальная жизнь не могла продолжаться бесконечно.

В самом конце августа, когда Богдан с мамой пошли в танцклуб продлевать договор на обучение, состоялся очень неприятный разговор. Сначала мама обсудила с тренером график занятий и сумму, а потом спросила, как понял Богдан, без задней мысли: