— Ну здравствуй, Тирфинг, — сказал я.

Меч отозвался далеким подземным гулом. Наглинг задрожал в моей правой руке — казалось, он хотел отодвинуться как можно дальше от нового пришлеца. Я взвалил Тирфинг на плечо, придерживая ладонью, и развернулся, чтобы идти обратно — потому что вперед ходу не было. Но меч тянул меня назад. Я сделал покачивающийся шаг, поскользнулся на червиных потрохах, грохнулся наземь и здорово треснулся затылком о выступающий, твердый, как кость, корень. Левый глаз мой пронзило болью…

…и я очнулся. Я лежал на полу солнцевской квартиры, залитой желтым электрическим светом. Надо мной нависала перевернутая дверь ванной. На зеркале все еще виднелись разводы там, где я протер его — пять минут назад? Десять? Левая сторона головы болела так, что, казалось, я сейчас вновь потеряю сознание. Простреленный глаз ничего не видел. Я облизнул губы, соленые и мокрые от крови. И — дурак, дурак! — попытался развернуть голову, чтобы увидеть меч Тирфинг в моей левой руке. За это я чуть не поплатился новым приступом беспамятства, но что надо было увидеть — увидел. Никакого меча, конечно же, там не оказалось. В пяти вершках от моих вытянутых пальцев лежал добрый старый Наглинг в ножнах, а больше — ничего, ничего. Со стоном — даже меня поразило, насколько жалобным — я поднял левую ладонь. В центре ее виднелось черное пятно размером с пятикопеечную монету. Стиснув зубы, я уперся левым локтем и медленно, медленно потянул непослушное тело по полу к стоявшему на тумбочке телефону.

В больничной палате нестерпимо воняло цветами. Почему-то каждый из навестивших меня считал своим долгом оставить букет. Мне бы радоваться, что не булыжник — на могилы свартальфар обычно приносили камни. Но я страдал. Доктор объяснил, что это временное нарушение обонятельных центров, поврежденных пулей, и что повышенная чувствительность к запахам со временем пойдет на убыль. Хотелось ему верить.

В остальном, как ни странно, я был в порядке. Ну, скажем так, в относительном порядке. Как выразился Ингри: если мне когда-нибудь приспичит провозить на себе пакетики с героином, появилась дополнительная емкость. Спасибо, господин некромант.

Сейчас Ингри сидел на стуле рядом с моей кроватью и покачивался, как правоверный во время намаза. Или, вернее, как Шалтай-Болтай на стене. Ножки стула скрипели. Я с нетерпением ждал, когда они вместе со стулом грохнутся, но не случилось мне такой радости.

— Ну, что ты ерзаешь, как еж на игле? Я же вижу, ты уже два дня пытаешься мне что-то сказать. Говори.

Ингри сморщил нос.

— Ты больной. Тебя волновать нельзя.

— Все меня можно.

Ингри с грохотом опустил стул на все четыре ноги, и физиономия у него сделалась торжественной.

— Ну что ты пыжишься? Бумажку с речью забыл?

Ингри задрал палец, и пошло, и пошло.

— Ингве, тебе тут не раз будут говорить, как тебе повезло. Но я скажу, что таки да, Белый Христос хранит детей и пьяных, и еще дураков, а ты как раз ужасный дурак. Ты вообще представляешь, с кем связался?

— Это ты про мистера Иамена, что ли? Да уж представляю.

Для большей наглядности я ткнул пальцем в окутывающие мой череп бинты.

— Глаз-то твой? Так это хуйня.

— Хуйня? Давай тебе глазик выковыряем и посмотрим, как ты тогда запоешь.

Ингри привстал, порылся под своей жопой и вытащил большой бумажный конверт. Открыв его, он высыпал на одеяло передо мной стопку фотографий. Большая часть фоток была старше самого господина Люмьера и пожелтела от времени, но попадались и сравнительно новые. Я тут же припомнил файл Гармового. Взяв в руку пару снимков, я вяло спросил:

— Это что?

Ингри возбужденно почесал нос.

— Это, господин мой Ингве, evidence. Наши ребята наконец-то запустили программу, позволяющую распознавать человека по фотографии. Я скормил поисковику гигантскую выборку из интернета и кучу сканов. И смотри, что мы накопали.

Ингри подхватил одну из самых ранних карточек и торжественно помахал ею перед моим забинтованным лицом.

— Пожалуйста. Первая Мировая война. Молодой, но многообещающий офицер Вермахта. Блестящая идея — испытать действие некоего боевого газа в районе городка Ипр. Чуть позже…

Тут он ткнул пальцем в другую фотку.

— …вот этот вот элегантный танцор во фраке, обрати внимание — закадычный дружок Эйхмана. Уничтожение шести миллионов евреев, это как, а? Перелистываем страницы дальше, вот он уже, наш проныра, генерал американского генштаба, и угадай, какое предложение он проводит? Правильно, уроним ядерную бомбу на Хиросиму и Нагасаки! Ну дальше там уже по мелочи: Корея, Куба, Вьетнам, Афганистан. Любимый мой Ирак. И, отметим, всю эту роскошь мы сумели накопать только за последнее столетие, когда появилось важнейшее искусство фотографии и еще более важное искусство подшивания фоток к личным делам. Что он раньше творил, боюсь и предположить. Ты видишь? Нет, ты это видишь?!

Я без особого энтузиазма пожал плечами. Что-то в последнее время удивить меня было трудно, заинтересовать — еще труднее. Ингри обиженно засопел. Я сказал, просто, чтобы что-то сказать:

— Амос, друг мой, ну и где же ты раньше был со своей программой?

Тут Ингри взорвался, как ядерный фугас.

— Да разве я знал?! Как я мог предполагать, что ты свяжешься с величайшим преступником в истории Митгарта? И, кстати, я совсем не уверен, что только Митгарта… Где были твои дурацкие глаза?!!

— Знаешь, Ингри. Ты извини, но меня куда больше волнует вопрос, где мои дурацкие глаза сейчас.

Ингри вздохнул.

— Я ж говорил — больной ты. Хилый. Квелый. Я же хотел этот разговор отложить.

Я отвернулся к занавешенному окну. За окном, судя по всему, бушевало апрельское солнце. Видеть его мне совсем не хотелось.

— Ты раскис! — продолжал разоряться мой консильере. — Соберись. Война не кончена. Поймаем мы этого козла…

— Или он нас.

— Ты что, трусишь? Ингве?!

Я перевел на него взгляд, исполненный — судя по его реакции — величайшего равнодушия.

— Нет, не боюсь. Мне просто не интересно.

— Это депрессия.

— Это реальность, брат. Ты лучше мне расскажи, что творится внизу…

Как ни старался, я не мог больше называть Свартальфхейм «домом». Ингри открыл было рот, но тут за дверью послышалась какая-то возня.

— Что там происходит?

Консильере мой вскочил и побежал к двери. Высунулся наружу. Побазарил там с кем-то — наверное, с одним из ингвульфовых ребят, которые сторожили мою палату преданно, как хорошие овчарки. Преданно… Эта мыль потянула за собой цепочку, и в конце этой цепочки был Нили, лежащий лицом вниз в луже крови. С усилием я заставил себя не думать.