возводить стены. Драться за свою безопасность. Ей просто не оставили выбора.

Рассказывала – и будто гвозди в крышку гроба нашего маловероятного союза вбивала. Да пофиг уже.

– Теперь его мать атакует меня. Просит, чтобы отец ослабил хватку, – говорю с ядовитой усмешкой. – А мне плевать, ты знаешь. Я просто хочу, чтобы меня оставили в покое. Дашь сигарету?

Павел как раз прикуривает. Затягивается и выпускает дым из легких. Он так близко стоит, что, наверное, чувствует мои духи. Я протягиваю руку, и Паша нехотя делится. Делаю затяжку. Легкие с непривычки обжигает огнем. Я расслабляюсь и откидываюсь на левую руку. Выпускаю дым в небо. Голова приятно кружится.

Паша молчит. Делает шаг еще ближе. Кладет ладони на колени.

– Перестань, – прошу. – Не нужно меня трогать.

Он слушается. Забирает сигарету и тоже затягивается. Потом выдает:

– Твои страхи, твое смущение, твой стыд… Эти люди не заслужили такие сильные эмоции. Они хранят фото, обсуждают, смеются лишь потому, что не достойны тебя. Это вот как Петя деревенский у толчка уличного в интернет прорывается с трудом и пишет под фото голливудской актрисы: «Сиськи стремные».

Я усмехаюсь.

– Что ж ты драться тогда полез, господин психолог?

– А это мое дело. Полез тогда и полезу снова. Я, может, недалеко ушел от этого Пети.

– Всем рты не закроешь.

Сажусь ровно и натыкаюсь на его прямой взгляд. Хочу положить руки на плечи. Паша подается вперед, я демонстративно отклоняюсь. Одна его ладонь на капоте. Касается моей ноги. Я хочу его сильно даже сейчас, вот в этих обстоятельствах. Но слово, которое дала себе, держу: Адомайтис до меня не дотронется.

– Ты мне не безразлична. Никто в моем присутствии тебя безнаказанно оскорблять не будет. А за глаза что говорят… поверь, мне похер.

– Все фоточки-то рассмотрел? – мстительно провоцирую я. – Понравились?

– Нет.

– Почему? Неужели не хороша? – игриво улыбаюсь.

– Теперь ты перестань.

– Я еще не начинала даже.

– Ладно, кусайся. Я переживу это. Можешь даже пощечину влепить мне. Плевать.

Фыркаю.

Обнаглевший Павел вдруг тянется целоваться, я резко отстраняюсь. Он замирает, осекшись, в десяти сантиметрах от моих губ. Свои облизывает. Я забираю у него сигарету и вновь затягиваюсь. Интересно, это считается за поцелуй? Слюнявить фильтр по очереди. Если бы я была его Лидой, то психовала бы невообразимо!

Отклоняю голову, чувствуя, как он смотрит на мою шею.

Экстрим, наверное, это совсем не про нас с Пашей. Училка и врач, смешно. Куда уж банальнее? Но сейчас перед глазами картинки такие: кажется, что могло получиться очень чувственно и горячо. Павел будто тоже их видит.

– Хороша, – говорит. – Слишком. Я тебя хочу. Постоянно. Навязчивость этих мыслей иногда раздражает.

– Все же ты напросишься на пощечину.

– Плевать. Очень тебя хочу.

Я усмехаюсь. Достаю еще один гвоздь искренности и впечатываю его с размаху:

– После случившегося у меня больше двух лет никого не было. Сторонилась мужчин, робела перед вот такими разговорами. – Самой себе не верю, что курю при Павле. – Мне сложно довериться.

Паша тянется ближе к шее, но губами не касается. Я чувствую его дыхание, оно нежит и будоражит одновременно. Низ живота напрягается, туда ударяет кровь, заставляя нежную кожу гореть и томиться. Молить мужчину о ласке. Паша шумно втягивает воздух и делает движение, будто хочет обнять.

– У меня были догадки, что ты почти девочка. Но поверить не мог.

– Ты, пожалуйста, не говори никому про компромат. Матвею особенно. Иначе учебный процесс сорвется. Если решишь сменить препода, я пойму и обижаться не стану. Но причин Моту не называй.

– Перестань нести чушь.

Я в очередной раз выхватываю у него сигарету, но Паша сжимает мою руку. Подносит ко рту и затягивается. А потом целует запястье. Тыльную сторону ладони. Проводит языком между пальцами.

– Паша, Паш…

– Я хочу тебя, – говорит он. Ведет рукой по джинсовой ткани.

Воздух шумно вырывается из легких. Жар усиливается. Сердечная мышца ускоряет биение, и я теряю контроль. Он вырывается из рук стальным канатом. Пальцы очень… слишком устали за него держаться, господи!

Паша облизывает губы и наклоняется ниже. Пальцами ласкает мое бедро, сильнее и сильнее разжигая потребность.

– Я скучаю. И думаю о тебе, – заявляет мне подонок. По самом больному бьет.

И я хочу оттолкнуть. Такого бесчестного! Жестокого! Не моего. Хочу, но ничего не могу поделать с тем удовольствием, которое испытываю. Губы сохнут.

– Не хватает, конечно, физической близости, – шепчу. – Проблемы с доверием, а тело свое просит. Ласки. Безопасность ни с кем рядом не чувствую, а секса постоянно хочется.

Его пальцы ползут выше и гладят мою ширинку. Я раскрываю ноги чуть шире. Паша смотрит на мои губы.

– Я вижу это.

– Надеюсь, Гордей сможет дать мне все что нужно.

Он напрягается, а потом ласкает меня пальцами. Длинными умелыми пальцами той же руки, которой накануне бил моего обидчика. Технично бил. Ни секунды не мешкая и не сомневаясь. Я видела Пашино лицо в этот момент. Стопроцентная уверенность. Мурашки по коже побежали.

Сейчас эти пальцы нежны, но настойчивы. И мое тело навстречу им откликается. Соски пылать начинают, кожа гореть. С каждой минутой темнее становится. Отчего-то совсем не холодно. Я очень хотела. Все эти дни разлуки нуждалась. Ни одного мужчину так и не смогла подпустить к себе. О хирурге своем думала. Два года нормально в завязке жила, а теперь хочется близости постоянно. Душа и тело просят. Так просят, что одиночество по стенке размазывает.

– Зря ты меня так быстро списала, – говорит Паша.

– Потому что ты другую любишь.

– И ждать ты не станешь?

– Нет. Перестань. Отвези меня домой, уже поздно.

– Ты мне оргазмы должна. Я кончал намного чаще.

– Прекрати, – улыбаюсь я и отворачиваюсь, попадая в плен его голоса, его интонаций.

– Так ведь и есть. Хочу тебя адски.

Паша водит рукой быстрее и быстрее, применяя мужскую силу. Заставляя дышать чаще. Плавиться. Берет сигарету и прикасается ей к моим губам. Я затягиваюсь. Следом он наклоняется, и так выходит, совершенно не специально, что дым ему в рот выдыхаю. Паша глотает его жадно, а потом накрывает мои губы своими.

Вторжение его языка как сладкий яд – смертельно приятно. Презираю саму себя и одновременно тону в удовольствии. Паша круги по клитору сквозь