– Ну что? Теперь вы довольны? – спросил он весело.

По дороге домой Рейчел смотрела из маленького окошка портшеза на проплывающие мимо нее темные улицы, на мокрые от дождя стены домов и размышляла. Услышанная ею история о том, почему Джонатан впал в помешательство, настроила ее на более сочувственный лад как в отношении его состояния, так и той боли, которую оно наверняка причиняло миссис Аллейн. Но если он прогнал такого доброго и близкого друга, как капитан, то почему ему вдруг захотелось опять увидеть ее? Это могло произойти лишь по той причине, что она напоминала ему об Элис Беквит, его потерянной невесте. Хотя было ясно, что первым его побуждением стало желание наказать ее за это, а не полюбить. Рейчел мучило любопытство, какого она никогда не испытывала. Ей было интересно, что он скажет ей, когда они встретятся снова, и еще хотелось побольше узнать о той девушке, которую она ему напомнила. Мое зеркальное отражение. Мое эхо. То, как Харриет Саттон отозвалась о Джонатане Аллейне, придавало ей смелости, а нынешний вечер казался самым лучшим со дня ее свадьбы. В общем, к тому времени, когда Рейчел помогла Ричарду вылезти из портшеза, подняться в спальню и улечься в постель, она уже знала, что снова пойдет к Аллейнам и постарается как следует все выяснить.

* * *

В пятницу на своем заставленном мешками грязном фургоне, запряженном сопевшей, страдающей одышкой лошадью, приехал покрытый черной пылью старик-угольщик. Угольный подвал был под тротуаром перед домом. Из внутреннего дворика, который был ниже уровня улицы и отгорожен решеткой, в него вела узкая дверь. Эта дверь закрывалась на довольно хлипкую задвижку, и поэтому, когда старик принялся насыпать уголь в подвал через небольшой люк в мостовой, Пташка заняла обычное в таких случаях положение, а именно подперла спиной дверь погреба. Каждый раз, когда он опорожнял очередной мешок, девушка чувствовала толчок в спину, слышала стук падающих кусков, а из щелей в двери вылетало облачко темной пыли, оседая на ее волосах и одежде. А когда она моргала, то ощущала осевшие на ресницах маленькие колючие частицы. Пташка что есть силы упиралась ногами в сырые и скользкие каменные плиты, которыми был вымощен дворик, и чувствовала, как скользят по ним подошвы ее башмаков. «Я просто дверной шпингалет, – думала она печально. – Элис воспитывала меня, как сестру, Бриджит учила меня вести хозяйство, а я стала всего-навсего дверным шпингалетом». В тишине, последовавшей за последней порцией угля, раздался лошадиный кашель, и угольщик крикнул сверху, что закончил работу. Пташка еще какое-то время оставалась в полутемном дворике, притихшая и погруженная в свои мысли. В ее ушах звучал неприветливый голос лорда Фокса: «Ты всего-навсего безродная голодранка, так что будь благодарна». Слова эти всегда говорились с притворной улыбкой, рассчитанной на то, чтобы прикрыть их колючесть.

Пташка вымыла лицо и руки, вздрагивая каждый раз, когда зачерпывала ледяную воду, взяла жесткую щетку, смела угольную пыль с одежды, а затем принялась вычесывать ее из волос. Через дверь кухни доносился голос Сол Брэдбери, которая мурлыкала песенку о «милашке Фанни», нарезая рыбный пирог, а за окном коридора миссис Хаттон за что-то распекала Доркас. Заинтересовавшись, Пташка подошла ближе к окну и стала подслушивать.

– Ох, мадам, пожалуйста, не заставляйте меня! – умоляла Доркас срывающимся голосом.

– Доркас, так не может больше продолжаться! Я понимаю, что мистер Аллейн не самый приятный человек, которому можно прислуживать, но тебе придется это делать, и уборку в его комнатах тоже нужно делать. Запах оттуда стал распространяться по всему дому. Наверное, там забыли тарелку с несъеденным обедом, который испортился. Сходи наверх и выясни, в чем дело, и сделай так, чтобы там не воняло. Открой окна и проветривай так долго, как только сможешь…

– Но джентльмену не подобает хранить у себя разные непристойности. У него в комнатах всякая чертовщина, миссис Хаттон!

– У него в комнатах нет ничего, что причинило бы тебе вред. И ты не хуже меня знаешь, как редко мистер Аллейн из них выходит. Так что теперь, когда он сошел вниз, мы не должны упустить этот шанс, который может еще долго не представиться…

Пташка моргнула, не уверенная в том, что правильно расслышала сказанное, и стремглав влетела в коридор, где шел разговор.

– Я сама все сделаю, миссис Хаттон, – поспешно сказала она.

– Спасибо, Пташка, но, право, горничная у нас Доркас, и она должна…

– Он что, действительно спустился вниз? – перебила она домоправительницу.

– Да. К нему кто-то пришел.

В голосе миссис Хаттон слышалось любопытство, которое та безуспешно пыталась скрыть. Несколько мгновений все трое удивленно смотрели друг на друга, пораженные таким неожиданным поворотом событий.

– Я посмотрю, что у него там творится в комнатах, – заявила Пташка и проворно побежала вверх по лестнице.

На следующем этаже она подкралась к входу в гостиную и секунду прислушивалась, чтобы проверить, там ли Джонатан. И действительно, из-за двери доносились три голоса – один Джонатана Аллейна, другой его матери, а третьего Пташка узнать не смогла. Она не стала терять времени и поспешила дальше, перепрыгивая через ступеньки. Неизвестно, когда уйдет посетитель, но, даже если бы визит затянулся, Джонатан все равно мог в любой момент счесть свою миссию выполненной и вернуться наверх. Пташка, затаив дыхание, ворвалась в первую из его комнат, подбежала к окнам, раскрыла ставни и подняла рамы. Запах действительно стоял ужасный. Пташка нехотя выудила кочергой останки крысы из-под письменного стола и бросила их в огонь.

Если бы он ее застал в своих комнатах за уборкой, приступа гнева это бы не вызвало. Другое дело, если бы он застиг ее врасплох за обыском. Увы, возможность сделать его предоставлялась очень редко, потому что большую часть жизни Джонатан теперь проводил взаперти. Даже когда он напивался до потери сознания, она на такой шаг не отваживалась, потому что он спал чутко, как солдат на войне или как сторожевой пес. Несколько раз она потихоньку начинала просматривать бумаги, лежащие на его столе, но, подняв глаза, неизменно встречалась с его внимательным, немигающим взглядом, устремленным на нее. При одном воспоминании об этом ее пробирала дрожь. Этот немой, испытующий взгляд был гораздо хуже обычных вспышек гнева. Пташка понятия не имела, где Джонатан держит письма, связанные с Элис. То, что они у него есть – и написанные ею, и посланные им самим, – в этом Пташка не сомневалась. Все свои сокровища Элис держала в шкатулке из розового дерева, и они пропали сразу после ее исчезновения. Сразу после того, как он ее убил.

Пташка по очереди выдвигала ящики стола, вороша их содержимое. Бумаги, журналы, счета, расписки, военные донесения. Небольшие вещицы вроде увеличительных стекол и пинцетов и какие-то другие штуковины, назначения которых она не понимала. Один ящик был наполнен маленькими металлическими детальками – винтиками, зубчатыми колесиками, болтами, крошечными веретенцами. Когда Пташка его открывала, он забренчал, словно сундук с монетами; она нахмурилась и замерла, прислушиваясь, не раздаются ли на лестнице какие-нибудь звуки, свидетельствующие о приближении Джонатана. Сердце у нее колотилось, и его удары отдавались в ушах, напоминая звуки шагов. Тем не менее она продолжала поиски, пока не исследовала содержимое ящиков полностью, но не обнаружила ни шкатулки из розового дерева, ни связки писем. Чертыхнувшись, Пташка перешла к полкам, заставленным книгами и странными приборами, а также стеклянными банками с разными заспиртованными диковинами, которые так пугали Доркас.