— То есть вы говорите, что и все подземные царства, и все мировые древа, и…

— Да, — перебила профессора Эфа. — Именно этот Архимедон и называет той стороной.

— Только вот теперь все эти места… но, если вы согласны, то сами все увидите.

Уж сколько раз твердили людям — не соглашайтесь на сомнительные предложения, связанные с богами, оккультизмом, потусторонним миром, алхимией и так далее. Возможно, кто-то эти уроки усвоил, но только не Грецион Психовский, который считал, что все антинаучное — отличная почва для научного.

Просто ученые бывают глупые — такие отрицают все, что нелогично, а бывают умные, которые в принципе ничего не отрицают и где-то в глубине души предполагают, что Атлантида могла действительно существовать.

Профессор Психовский не предполагал — он просто верил и в какой-то мере знал.

— Ну а как я могу быть несогласен, — почесал он бороду и еще раз оглядел треугольный алтарь. — Я так понимаю, что мне нужно лечь сюда?

— Ну, ложитесь, если хотите, я сделаю из вас прекрасную мумию! — решила поиздеваться Эфа. — Все равно вы уже… не первой свежести.

Смотря на Эфу, Грецион понимал, что она отлично вписалась бы в общее число студентов — особенно если на факультет понадобилось бы привлечь студентов мужского пола.

Профессор просто не знал, что девушка была бы не против такой идеи, озвучь тот ее. Но только если хотя бы один-два студента показались бы Эфе привлекательными.

— Когда помру, обязательно попрошу вас сделать это, — бодренько проговорил профессор. — Заодно познакомитесь с парой молодых студентов — думаю, они вам понравятся.

Эфа улыбнулась и продолжила изучать расставленные сосуды.

— А вот скажите, — заговорила она вновь. — В храмах вашего бога женщины могут проводить обряды?

— Они могут там просто находиться, и, по-моему, это уже прогресс, — неуверенно ответил профессор.

— Вот ведь… — выругалась Эфа. — Я-то думала, что хоть что-то изменилось. Я ведь старалась — похоже, они ничего не поняли. Или просто забыли.

— Скорее всего и то, и другое, — пожал плечами Психовский. — Но ситуация не изменится, пока в головах у людей ничего не поменяется. А этого мы, по-моему, не дождемся.

Эфа манерно, плавно двигая бедрами, подошла к Психовскому. Не то чтобы это был какой-то знак внимания — она всегда так ходила, чтобы притягивать к себе еще больше восхищенных взглядов.

Девушка вручила профессору небольшой сосуд без крышки. Психовский чуть не выронил его. Запахло плесенью.

— Спасибо, Эфа, — сказал Архимедон. — Просто пейте, господин Психовский.

— Это какой-то отвар? — принюхался Профессор и закашлялся. — Впрочем, не важно.

И Грецион Психовский залпом осушил сосуд.

Напиток оказался густым как кисель и ужасно, до-тошноты горьким. Сначала ничего не случилось, а потом эта горечь, застрявшая где-то в горле, расползлась по всему телу. В глазах потемнело, звуки начали словно бы таять, а желудок свернуло в три погибели, при этом словно бы обмотав ленточкой.

Профессор рухнул на колени. Потом его внутренний мир вылился наружу.

А потом Грецион Психовский отключился от этой версии реальности.

Среди разбросанных профессором вещей жрецов, Хотеп и Хой махали жезлами с фигурками животных, словно не обращая внимания на устроенный незваными гостями бардак.

— Уходите, вы так и не научились понимать слова! — пропищал Хотеп. — Да как у него вообще язык повернулся такое сказать!

— По-моему, исходя из закона старшинства, — подтвердил Хой. — Такое говорить имеем право только мы.

Тонкий жрец несколько раз встряхнул жезлом, словно сбивая температуру на градуснике, а потом швырнул его в сторону. Тот со звоном отрикашетил от стены.

— Теперь они не работают! — выпалил он, и слова застыли горячим и наэлектризованным облаком.

— Да поможет нам Ра…

— Нет, Хой, больше не поможет.

— Ну тогда благослови нас Птах…

— Нет, он тоже этого сделать не сможет, — Хотеп побагровел, и лицо его приобрело румянец жизни — не пролежи он несколько тысяч лет в гробнице, возможно, оно бы действительно покраснело. — И никто из богов, ни один из них. Все они умерли, если ты не забыл. Поэтому теперь мы с тобой просто…

— Просто что? — толстый жрец напрягся, приготовившись к взрыву.

Но тонкий вовремя взял себя в руки.

— Просто мальчики на побегушках, — выдохнул он и подобрал жезл, покрутив его в руке. — Какая ирония.

— Какая-то это очень нехорошая ирония…

Хотеп проигнорировал это замечание и, хрустя костями, принялся собирать разбросанные по полу вещи. В его худых руках постепенно набиралась стопка всякой жреческой всячины.

— И вообще, — Хой еще раз взмахнул жезлом — ничего, — почему тогда они остались жрецами?

— Потому что них другой бог.

— А что мешает нам стать жрецами того бога? В конце концов, верховные жрецы тут мы, и то, что пока мы были в отключке, нас заменили юнцами и девушкой, — он полил это слово ядом, — ничего не значит. По-моему, надо преподать кому-то урок.

Тонкий нерасторопно сложил вещи в древний сундук и развернулся лицом к своему коллеге. На губах пыталась плясать ухмылка — хоть жрецы сохранились хорошо, мышцы работали как-то туго, словно заржавевшие. Ухмылка плясала также неумело, как танцор со сломанными ногами и в раскаленных металлических башмаках.

— А ведь действительно, — тонкий покрутил в руках жезл. — Только вот эти штуки больше не работают…

— Они бы и не сильно помогли, — толстый попытался почесать бородку, но часть щетины осыпалась сама собой.

— Кстати, — вспомнил вдруг Хотеп. — А тебе не кажется, что этот юнец просил нас встретить гостей?

— Ну, мы же их встретили. Ты вообще к чему?

Хотеп рассмеялся — это тоже давалось не очень легко, и смех походил больше на кашель с завыванием.

— Похоже, этот мальчишка все-таки прав, — тонкий спрятал жезл и понизил голос. — Видимо, мы действительно не научились понимать слова. Гостей, Хой. Гостей. А мы привели только гостя.

Рахат чувствовал, что по ноге течет теплая кровь, но ничего не видел в темноте, через которую уже тяжело было пробиваться. Он просто бежал, чувствуя за своей спиной рычание несущейся Амат, пытаясь не свалиться.

Дыхание спирало — воздух загустел и превратился в кисель, который заливал легкие. Им не хотелось дышать — хотелось скорее выплюнуть это вязкое нечто. Воздух отдавал чем-то растительным, словно бы на нос надели пакет с заплесневелом хлебом, притом заплесневелым настолько, что зеленые грибки уже успели построить собственную империю и совершить пару государственных переворотов.