Какого-то особенно слабонервного юнца определили в рулевые, и Джоскинз преподал ему основные принципы управления лодкой. Сам Джоскинз сел загребным. Остальным он сказал, что робеть нечего: пусть они просто повторяют в точности все, что будет делать он сам. Они объявили, что готовы, и тогда мальчик взял багор и оттолкнул лодку.

Джордж не мог подробно описать развернувшиеся вслед за этим события. У него сохранилось лишь смутное воспоминание о том, что едва они отошли от пристани, как рукоять весла номера пятого въехала ему в поясницу, и в тот же миг из-под него мистическим образом выкатилась скамейка и он шлепнулся на дно. Он также отметил следующее любопытное обстоятельство: номер второй в это время лежал на спине, задрав кверху обе ноги: по-видимому, с ним случился какой-то припадок.

Под кьюзским мостом лодка прошла боком, со скоростью восьми миль в час, имея на борту единственного гребца в лице Джоскинза. Потом Джордж снова взобрался на свою скамью и попытался помочь Джоскинзу, но не успел опустить весло в воду, как оно, к его величайшему удивлению, ушло под лодку и едва не утащило его за собой.

Тем временем рулевой бросил за борт оба рулевых шнурка и разразился слезами.

– Каким образом им удалось вернуться к пристани, Джордж так и не выяснил; он помнил только, что на это потребовалось сорок минут. С моста большая толпа самозабвенно любовалась увлекательным зрелищем; все выкрикивали самые противоречивые указания. Три раза лодку удавалось вывести из-под арки, и три раза ее затягивало обратно, и стоило рулевому увидеть мост у себя над головой, как он снова начинал неудержимо рыдать.

По словам Джорджа, он сильно сомневался в тот день, что когда-нибудь полюбит гребной спорт.

Гаррис больше привык кататься по морю, чем по реке; он твердит, что предпочитает гребной спорт на море. Я – нет. Помнится, прошлым летом, в Истборне, я нанял маленькую лодочку: когда-то я немало упражнялся в гребле на море и поэтому считал, что не ударю лицом в грязь. Оказалось, однако, что я начисто разучился грести. Стоило одному веслу погрузиться в воду, как другое описывало какую-то фантастическую кривую и выскакивало на поверхность. Грести обоими веслами я мог только стоя. На набережной собралось изысканное светское общество, и мне предстояло продефилировать перед ним в этой нелепой позе. На середине пути я не выдержал, пристал к берегу и заручился услугами старого лодочника, который доставил меня обратно.

До чего приятно следить, как гребет старый лодочник, – особенно если он нанят по часам. Какое восхитительное спокойствие, какая умиротворенность в каждом его движении! Ни малейшего намека на суетливую поспешность, на лихорадочное стремление вперед, которое становится сущим проклятием девятнадцатого века. Старый лодочник никогда не утруждает себя попытками обогнать другие лодки. Он нисколько не тревожится, когда какая-нибудь из них обгоняет его, – собственно говоря, они все его обгоняют, если только плывут в ту же сторону. Есть люди, которых это раздражает и выводит из себя; великолепная невозмутимость наемного лодочника во время этого испытания может послужить нам прекрасным уроком и предостережением против честолюбия и гордыни.

Научиться обыкновенной, непритязательной гребле, основанной на принципе «тише едешь – дальше будешь», не так уж трудно. Но, чтобы чувствовать себя в своей тарелке, когда проплываешь мимо девушек, требуется изрядная сноровка. Кроме того, новичкам никак не удается попадать в такт. «Странная вещь, – жалуется начинающий, в двадцатый раз на протяжении пяти минут выпутывая свои весла из ваших, – я отлично справляюсь, когда я один!»

Наблюдать двух новичков, пытающихся попасть друг другу в такт, забавно до чрезвычайности. Второй номер считает, что загребной машет веслами самым нелепым образом и попасть ему в такт нет никакой возможности. Загребной безумно возмущен этим заявлением и объясняет, что вот уже десять минут, как он пытается приспособить свой стиль к жалким способностям номера второго. Второй номер, в свою очередь, обижается и советует загребному не утруждать себя заботами о нем (втором номере), а сосредоточить умственные усилия на том, чтобы сколько-нибудь разумно действовать веслами.

«А может, мне сесть загребным?» – добавляет он, считая, по-видимому, что это будет радикальным решением вопроса.

Следующую сотню ярдов они продолжают барахтаться с переменным успехом, после чего загребной в порыве вдохновения вдруг постигает тайну их неудач.

«Теперь я знаю, в чем дело! – кричит он второму номеру. – У тебя мои весла! Давай-ка их сюда!»

«В самом деле! А я-то ломаю себе голову, почему мне с ними никак не управиться! – отвечает второй, просияв и тотчас же приступая к обмену. – Теперь дело пойдет на лад».

Но оно не идет на лад, – и тут не идет! Загребному, чтобы достать до весел, приходится так вытягивать руки, что они вот-вот выскочат из суставов; в то же время второй номер при каждом взмахе наносит себе сокрушительный удар в грудь. Тогда они снова обмениваются веслами и приходят к выводу, что лодочник всучил им никуда не годные весла. И объединив свои проклятия по его адресу, они вновь приходят к дружескому взаимопониманию.

Джордж заметил, что ему часто хотелось для разнообразия поплавать на плоскодонке. Это не так легко, как кажется. Научиться двигаться по плоскодонке и владеть шестом не труднее, чем научиться грести, но чтобы проделывать это, не теряя достоинства и не зачерпывая воду рукавами, требуется длительная практика.

С одним молодым человеком, моим знакомым, произошел весьма прискорбный случай во время первого же катания на плоскодонке. С самого начала дело пошло у него так хорошо, что он совсем осмелел и стал расхаживать по лодке взад и вперед с непринужденной и прямо-таки пленительной грацией. Он выходил на нос, опускал в воду шест и затем бежал на корму совсем как заправский лодочник. Он выглядел просто шикарно!

Не менее шикарно он выглядел бы и дальше, но, к несчастью, оглянувшись, чтобы полюбоваться пейзажем, он сделал одним шагом больше, чем следовало, и перемахнул через борт. Он повис на шесте, который прочно засел в иле, а лодка преспокойно продолжала плыть по течению. Нельзя сказать, чтобы его поза дышала достоинством. Невоспитанный мальчишка на берегу сейчас же крикнул своему отставшему товарищу: «Беги сюда, тут сидит настоящая обезьяна на шесте».

Я не мог прийти на выручку своему приятелю, так как мы, к великому сожалению, не позаботились захватить с собой запасной шест. Я мог только сидеть и смотреть на беднягу. Его лицо, когда он вместе с шестом плавно опускался в воду, никогда не изгладится из моей памяти, – это было лицо настоящего мыслителя.

Я следил, как он погружался в воду, и видел, как он, грустный и мокрый, карабкался на берег. Он представлял собой такую забавную фигуру, что я не мог удержаться от смеха. Я еще немного похихикал про себя, а потом мне пришло в голову, что если хорошенько подумать, то смеяться, в общем, не над чем. Я сидел в лодке один, без шеста, и беспомощно плыл по течению, – быть может, прямехонько на плотину.