– Да, мужчина. Стоял перед твоим окном. Я думал…

– Перед окном? Как он выглядел?

– Отсюда было не разглядеть.

Я весь дрожу. И не только от холода, а от того, что до меня дошло, что мужчина за окном может быть одним из головорезов Игоря.

– Дерьмо, – говорю я. – Дерьмо, дерьмо, дерьмо!

Ракель хмурит брови.

– В чем дело?

– Это может быть тот тип, о котором я тебе рассказывал.

– Русский? Но ты ведь его бы узнал?

– Да, но он мог послать кого-то.

Ракель наклоняет голову набок.

– У тебя паранойя, Самуэль. Скорее, кто-то пришел ко мне. Может, сосед? Или косуля. Они иногда заходят в сад полакомиться цветами с клумбы. Будь у меня ружье, я бы всех перестреляла.

Она поднимает глаза к дому.

– Покажи мне, где он стоял, – просит она.

Я вылезаю из воды и поспешно натягиваю джинсы, но мне не стоило переживать, Ракель даже на меня не смотрит.

Ее взгляд прикован к дому.

Мы молча поднимаемся по ступенькам.

С каждым шагом становится теплее, и я снова успеваю вспотеть. Солнце обжигает плечи, сердце колотится в груди.

Поднявшись, мы огибаем террасу и подходим к двум зарешеченным окнам на нижнем этаже, выходящим на запад, – окнам спален Ракель и Юнаса.

Под окнами клумба с растениями с большими круглыми листьями.

Ракель опускается на корточки, я следую ее примеру.

Она аккуратно отводит сочные блестящие листья в сторону, открывая взгляду следы ботинок на влажной земле – мужских ботинок.

Во что я ввязалась?

Оставив Карла-Юхана стоять с отвисшей челюстью посреди улицы, я тут же пожалела об этом.

Пьянящее ощущение триумфа длилось недолго. На смену ему пришли сомнения и страх. Я была близка к тому, чтобы развернуться, побежать обратно и попросить прощения, как и следует примерной девочке, какой я всегда была.

Я оглядываюсь по сторонам.

Вокруг меня синие сумерки, которые бывают только в начале лета, когда ночью не темнеет.

Я ускоряю шаг, сворачиваю на велосипедную дорожку, ведущую к рассаднику.

Просто уму непостижимо.

Я, работающая, примерная мать-христианка, иду за спрятанными под камнем деньгами от продажи наркотиков для моего сына.

Я всегда была законопослушной. Ни разу не было, чтобы я не вернула книгу в библиотеку или получила штраф за парковку.

Что подумает отец?

Что подумает Господь?

Я инстинктивно оборачиваюсь, словно Бог может подглядывать за мной из-за кустов.

Я почти слышу Его голос, когда Он читает Послание к Евреям:

Ничто во всем творении не может быть скрыто от Бога, все предстает нагим и без прикрас перед глазами Того, кому мы должны дать отчет.

Но на дорожке пусто.

Никого не видно и не слышно.

Фонари по большей части разбиты. Здесь легко остаться незамеченным.

Я дрожу, хотя вечер теплый, думаю о бритоголовом верзиле с восточноевропейским акцентом, которого Самуэль называет Игорем.

И чудовищем.

Не знаю, правда ли, что Игорь хочет убить Самуэля, но не могу рисковать. Только сейчас я осознала простую истину: Самуэль мой единственный ребенок и я готова на все ради него.

А может, эта готовность – только попытка компенсировать Самуэлю отца, которого я его лишила.

Не важно.

Я не позволю этому русскому чудовищу тронуть моего сына хоть пальцем.

И давно уже надо было поставить Карла-Юхана на место. Я такая тупая, столько лет не понимала, чего он на самом деле хочет. Но в моем мире было немыслимо, чтобы пастор мог пасть так низко.

Как я могу ему доверять после этого?

Ему или членам его общины.

А что Господь? Можно ли Ему доверять?

Я ускоряю шаг и гоню прочь крамольные мысли, но лицо пастора стоит у меня перед глазами.

Может, он прав и мне действительно нужен мужчина?

С рождения Самуэля я ни с кем по-настоящему не встречалась.

Я была на паре свиданий, даже влюблялась несколько раз, но не была готова впустить нового мужчину в нашу с Самуэлем жизнь.

Я с теплотой думаю о Марио, учителе физкультуры в гимназии. Что было бы, позвони я ему и пригласи на ужин? Что было бы, если бы я впустила его в свою жизнь?

За спиной раздается какой-то звук. Кто-то едет на велосипеде.

Я быстро схожу с дорожки и прячусь за деревом.

В пятидесяти метрах показывается велосипед. Пожилая дама с трудом крутит педали старого ржавого велосипеда. Сучок застрял между спицами и издает характерный треск.

Я вжимаюсь в ствол дерева и жду, пока женщина проедет мимо.

Шум затихает, и с губ у меня срывается вздох облегчения.

Сомневаюсь, что эта пожилая дама на ржавом велике может работать на Игоря.

Глаза привыкли к темноте, и я четко вижу кусты и деревья. Вглядываюсь в рощу в поисках валуна, и как только я замечаю что-то на него похожее, звонит телефон.

Проклинаю себя за то, что не выключила телефон, но смотрю на номер на экране и поднимаю трубку.

Звонят из хосписа.

Женщина представляется медсестрой Катей и сообщает, что отцу стало хуже.

– Сможете приехать? – спрашивает она.

У меня руки опускаются.

Только этого мне не хватало. Почему сейчас?

Потому что Бог наказывает меня за то, что я нагрубила Карлу-Юхану и бросила его одного с детьми, хотя знала, что один он не справится.

– Насколько ему плохо? – спрашиваю я. – Вообще-то я очень занята.

Медсестра терпеливо объясняет, что нельзя знать наверняка, но у него сильно упало давление и он без сознания. Речь может идти о часах или днях, но разумеется, мне решать, приезжать или нет.

Краем глаза я замечаю какое-то движение со стороны промзоны и поворачиваюсь.

Ничего не видно, но я уверена, что видела, как кто-то пробежал под фонарем и стремительно, как рыба в морской глубине, скрылся в кустах.

Я делаю несколько шагов назад в темноту. Говорю медсестре, что постараюсь, но не уверена, что смогу сразу приехать, и прошу позвонить, если отцу станет хуже, она обещает так и сделать.

Закончив разговор, я отключаю звук на мобильном и долго всматриваюсь в темноту. Все, что я вижу, это низкие кусты и белые стволы берез.