Здесь же начал работать. Был сначала комсоргом совхоза. Потом уехал в Ленинград и вернулся в родной поселок учителем. Несколько лет работал директором школы. А в прошлом году его избрали секретарем парткома совхоза.

Кириллов, волнуясь, рассказал ему во всех подробностях о событиях последних двух дней. Секретарь парткома слушал и хмурился. В его спокойных глазах была холодная строгость…

Николаев только что провел небольшое совещание с заведующими магазинами, складами и работниками хлебопекарни. Довольно улыбаясь, он мысленно представил себя входящим в кабинет председателя респотребсоюза в Якутске. Приятно, конечно, когда план выполняешь. Тут и премиальные светят… Ты на хорошем счету у начальства. Молодцы продавцы, ничего не скажешь. Скоро конец года. Распорядился, чтобы весь дефицитный товар выбросили на прилавки. Он перебирал папки с планами и отчетами, когда зазвонил телефон. С важным видом он поднял трубку:

— Да. Николаев.

— Привет, Никандр Алексеевич. Это Иманов.

— О, здравствуйте, Арсентий Николаевич… — бодрым голосом ответил Николаев, хотя сердце у него екнуло.

— Зайдите, пожалуйста, ко мне.

— Хорошо, Арсентий Николаевич, сейчас… — Он осторожно опустил трубку, молчу посидел, потом шумно вздохнул и поднялся.

— …Здравствуйте еще раз, Арсентий Николаевич. С приездом, — Николаев широко улыбался, входя в кабинет.

— Здравствуйте, Никандр Алексеевич. Спасибо, — Иманов вышел из-за стола и пожал ему руку. — Садитесь, пожалуйста.

— Спасибо…

— Как дела у вас, Никандр Алексеевич?

— Пока вроде нормально.

— А как с планом? Будет годовой?

— Только что провел планерку. Подсчитали свои возможности, и выходит, что план дадим.

— Это хорошо. А можете сверх плана?

— Надо бы.

— Вот-вот. Интереснее работать, когда план напряженный. Конечно, трудности возникают. Но зато человек весь на виду. Паникер сразу пасует, а сильный духом ни за что не отступит.

— Верно, верно, — согласился Николаев, напряженно ожидая, когда же Иманов приступит к главному, ради чего и вызвал его. «Знает или еще не знает? Наверняка знает», — подумал он.

— Как настроение людей?

— Вроде никто не жалуется, — Николаев пожал плечами.

— Нет, я не об этом.

— Простите. Я не так понял, — поправился Николаев.

— Вот вы, директор торга, интересуетесь тем, как живут работники вашего предприятия?

— Но ко мне никто не обращался.

— Хороший руководитель с этого начинает свой трудовой день. Может, кто-то нуждается в помощи. Обыкновенное человеческое участие знаете как согревает людей? Особенно если оно исходит от руководителя. — Секретарь парткома помолчал, спокойно глядя на Николаева.

— Учту, учту, Арсентий Николаевич, — закивал тот головой. «Неспроста Иманов говорит такое. Опять кто-то нажаловался. Вот люди! Стараешься для них, а они… Наверное, продавщица продмага… Все просила дрова. А я до сих пор не распорядился…»

— Но я слегка отвлекся. Что вы тут натворили, Никандр Алексеевич? — спросил наконец Иманов после не большой паузы.

«Успел-таки нажаловаться», — выругался про себя Николаев, вспомнив Кириллова, но вслух сказал:

— Да тут дело вышло с барашками…

— Как же это получилось?

— Арсентий Николаевич, как-то все машинально, — проговорил он, поеживаясь под пристальным взглядом секретаря парткома.

— Плохо, очень плохо, Никандр Алексеевич, когда темные дела совершаются машинально. Вы понимаете?

— Я ничего плохого не замышлял против этих животных. Поверьте мне, Арсентий Николаевич.

— Однако же вы их подстрелили?

— Да как-то машинально… Азарт, что ли.

— Значит, говорите, машинально? Машинально гоните вертолет за баранами. Машинально стреляете и убиваете уямканов. Ловко у вас получается, Никандр Алексеевич…

— Невезучий я… Все у меня как-то не так, — Николаев вытер платком вспотевшее лицо. Вся уверенность и спесь слетели с него, как осенние листья с дерева. — Конечно, я допустил оплошность…

— Оплошность? Вот как? Поймали с поличным — и вдруг оплошность?

— Арсентий Николаевич, зачем вы так? Я просто не выдержал… как увидел их, э, подумал, была не была…

— Жадность обуяла?

— Как всякий северянин, я азартен на охоте, вот и не сдержался…

— Настоящий северянин всегда довольствуется малым. Он лишнего не возьмет. Так что не бросай тень на своих, — невозмутимо ответил Иманов. — Снежные бараны — это гордость нашего края. Как у тебя рука поднялась?

— Простите, Арсентий Николаевич…

— Тебя природа не простит, — Иманов не заметил, как перешел на «ты». — Созовем специальное заседание парткома по этому вопросу. — Он встал, давая понять, что на этом пока разговор окончен, и медленно прошел мимо, не оглядываясь на собеседника. Тот тоже встал, злым взглядом проводил секретаря, потом неслышными шагами юркнул за дверь.

Арсентий Николаевич подошел к окну и задумался. Настроение у него основательно омрачилось. Он представил себе мечущихся от страха снежных баранов и темной глыбой висящий над ними вертолет, огненные блики выстрелов и подбитых животных. Как жестоко и как бесчеловечно! Чем провинились перед людьми эти гордые уямканы? Разве что у них мясо, вкуснее которого нет, великолепные рога и теплый шелковистый мех? И что произойдет, если не остановить браконьеров? С техникой, с вертолетом ли, с машиной? Снежный баран, слов нет, быстроног, легко уходит в труднодоступные скалы. Но если все так начнут охотиться… Бараны могут исчезнуть. Осиротеют тогда наши гольцы, эти зубчатые ледниковые вершины, много тогда потеряет наш Север. Вслед за нами придут новые поколения. Лишить их возможности видеть это чудо природы? Мыслимо ли такое?

Иманов хорошо знал своих сородичей. Они скромны и открыты, щедры и добры. Не раз он сам был свидетелем их трогательной заботы, сострадания к зверю, на которого они охотились. Вспомнился один случай…

…Стояло лето. Он окончил третий класс и почти месяц кочевал с оленями. Его мать пасла их. Правда, не одна. Еще были пять или шесть пастухов. И родной дед. Хороший, добрый был дед. Помнится, шли затяжные дожди. Было голодно. Забить бы одного оленя. Но бригадир не дал: нельзя, мол, никак нельзя. На охоту идите. И дед с внуком пошли — не для себя, для всей бригады.

Темные лохматые облака низко висели над землей. За их толщей скрылись зубчатые скалы. Дождь перестал. Местами рассеялся и туман. Не прошли охотники и километра, как облака стали подниматься все выше и выше, обнажая силуэты знакомых вершин. Далеко-далеко, на горизонте, небо поголубело. А вскоре над ними блеснул синий-синий его осколок. Яркие брызги золотистых солнечных лучей ослепили глаза. И вдруг на ближней скале дед увидел снежных баранов. Это был небольшой косяк. Мальчику не терпелось. Он осуждал деда, который как ни в чем не бывало сидел на валуне и курил свою бесконечную трубку. Дед даже прикрыл глаза и о чем-то задумался. Но вот наконец он вынул изо рта трубку, тихонько стукнул о подошву мягких унтов, выбивая бурый пепел. И стали они с дедом не торопясь подкрадываться по оврагам, от куста к кусту, заходя с тыла на гору. Когда они подошли на расстояние выстрела,