То, что продавцы индульгенций часто продавали отпущение грехов насильникам и убийцам (за более высокую плату!), не требуя исповеди, это уже другой вопрос. Впрочем, подобного развития событий можно было ожидать с самого начала.

Тем часом умер антипапа Климент VII (1394 г.). Короли Франции и Арагона, парижский университет, правители городов Болонской лиги, а также и сам Бонифаций IX обратились к авиньонским кардиналам, заклиная их не спешить с выборами нового папы, дабы не вносить раскол в церковь. Однако те, в страхе за свои места и доходы, предпочли поспешить и выбрали папой Петра де Луна, кардинала Арагона, назвавшегося Бенедиктом XIII.

Накануне выборов Петр де Луна торжественно заявил, что немедленно отречется от престола, ежели христиане решат, что он должен так поступить.

Однако… Однако, не нам, в конце XX века, удивляться невыполнению обещаний, которые дают претенденты в борьбе за власть. И тут произошло то же самое.

– Правильно ли будет лишить церковь ее законного главы? – заявил Бенедикт XIII, утвердясь. – А законным, настоящим папой являюсь только я! Я не могу доверить управление церковью проклятому раскольнику!

Он оттягивал и оттягивал решение, уверяя всех, что готов обсудить существующее положение и «уступить тому, кто прав». Послы ездили из Рима в Авиньон и обратно, перехватывались письма, плелись интриги.

Король Франции и Парижский парламент в конце концов потеряли терпение. Французская армия окружила Авиньон. Четырнадцатого апреля 1399-го года Бенедикт XIII сдался и обещал сложить тиару «как только Бонифаций IX сделает то же самое»[17].

Франция, Англия, Кастилия и другие страны отправили послов в Рим, предлагая Бонифацию отречься. Бонифаций IX в растерянности вновь кинулся к Коссе.

– Обещай! – сурово ответил тот.

Бонифаций обещал ответить, но ответов так и не дал.

Бонифация IX порешили «взять измором». Но тут германский император Венцеслав, противник его, был свергнут, оставшись королем Чехии, и на престол сел Рупрехт, сторонник Бонифация IX. Союз государей, направленный против римского папы, распался. Томачелли мог торжествовать.

Но в это время, сговорясь с Бенедиктом XIII и правителем Прованса, подняли восстание в Риме Колонна и Онорато Каэтани, властитель Фонди.

– Свободу Риму! Смерть тирану папе! – кричал народ под стенами замка Ангела, куда укрылся растерянный Бонифаций IX. Казалось, все было кончено, и текут последние – не часы! – минуты пребывание Томачелли на престоле Святого Петра. Папские клирики начинали разбегаться, как мыши.

Томачелли, брошенный, жалкий, потерявший свою богатырскую стать, вышел на галерею, то ли глянуть на осаждающих, то ли в поисках спасения. Он готов был драться, вести войска в бой, но как папа не мог этого сделать и потому пребывал в полной растерянности. Да и братья его, Андреа и Антонелло, были невесть где. Навстречу ему быстрыми твердыми шагами шел Косса, в железных доспехах сверх церковного облачения.

– Бальтазар, все погибло! Громят Латеран!

– Знаю! – бросил Косса. – Где твои солдаты, где гвардия?! Вручи мне власть над папским войском, покуда все действительно не погибло!

Томачелли бросился к нему, аж возрыдав. Была, была сочинена и написана в одну минуту грамота, по которой Косса становился верховным «капитаном» всех папских войск, раскиданных по городу, оробевших, готовых уже начать сдаваться в плен.

Речь Бальтазара к полку гвардии была редкостной по своеобразию ораторских приемов. Во-первых, он ударом железной перчатки по лицу сбил с ног капитана, а растерянным лейтенантам сунул под нос, почти не глядя, папскую буллу. Затем последовало: «Кто первый ждет, когда его шкуру натянут на барабан?» – и дальнейшую речь папского секретаря, обращенную к солдатам, даже перевести на нормальный язык невозможно, ибо это была речь, подобная тем, каковые произносились на пиратских кораблях перед абордажем вражеского судна. Уже через десять минут капитан, кое-как обмывший лицо, суетился, преданно заглядывая в глаза Коссе, караульня опустела, а взбодренные солдаты, бряцая оружием, выходили и строились в ряды. К вечеру Коссе удалось стянуть воедино большую часть папской гварди. Ночью в улицах шли, не прекращаясь, во тьме, при свете вспыхивающих факелов, короткие стычки, а утром Колонна, безуспешно пытавшийся всю ночь собрать восставших в какое-то подобие стройного войска, был утеснен у Палатинского холма, отброшен к старому цирку и тут полностью разбит, а его нестройное войско разогнано по дворам.

Тридцать римлян-зачинщиков Косса доставил папе.

– Повесить их! – приказал Бонифаций IX.

На улице ярилась и шумела толпа, сдерживаемая лишь редкою цепью солдат, и Косса, оставшись с глазу на глаз с Томачелли (тот, пыхая новоприобретенным воинским духом, велел Бальтазару приготовить анафему Колонне).

– Анафема подождет! – отозвался Косса и, твердо глядя в глаза Томачелли, заявил: – Святой отец! Люди, которых я арестовал, всего лишь подчиненные сбежавших правителей. Достаточно просто заключить их в тюрьму.

– Нет, повесить! – уперся Бонифаций IX, стремившийся непременно отомстить за свой давешний страх. Косса недовольно пожал плечами.

Пока искали палача, народ шумел, вскипали угрозы и проклятия. Бледный захлопотанный секретарь, Дитрих фон Ним, выскочил, наконец, растерянно вытирая пот с чела:

– Палача не сумели найти! Его нет в Риме!

В ту эпоху, как и в нынешнюю, убивали охотно и много. Но в должности палача (в отличие от нашего времени!) виделось что-то такое омерзительное, что добровольно становиться палачом, либо исполнять палаческие обязанности, не желал никто. (На Руси так было еще и в XIX столетии. Единожды казнь не состоялась, поскольку старый палач умер, а нового еще не было, и даже из пожизненно заключенных преступников никого не нашлось, кто бы согласился исполнить палаческие обязанности!)

Но Бонифаций, уже полностью вошедший в роль строгого судьи, нашелся и тут. Выйдя к схваченным, он объявил громогласно:

– Тот из вас, кто повесит остальных двадцать девять, будет помилован!

И палач нашелся. Это был темноволосый юноша с топорной работы каким-то неправильным лицом в крупных угрях и с сальными спутанными волосами.

Из толпы обреченных выдвинулся старик с трехдневной седой щетиною на круто выпирающем подбородке.