— Я уйду, конечно! Заработайте вы хоть все деньги на свете, все равно останетесь тем, кем вы были! Я в этом еще раз убедился.

— Убирайтесь, вы слышали?!

Винченцо стоит рядом с дядей, уперев руки в бока.

— Нет, нет, подожди. Пусть он скажет. Так кем мы были?

— Вошь разбогатевшая! — шипит Сагуто. — Босяками родились, босяками и помрете.

Повисла напряженная тишина.

Кулак Винченцо взлетает так быстро и неожиданно, что Сагуто не успевает уклониться. Удар приходится прямо промеж глаз, в переносицу. Он падает на пол.

Винченцо хватает его за шиворот, волочет к дверям и выталкивает из магазина на улицу. Сцепив зубы, избивает Сагуто прямо на виа Матерассаи, методично, жестоко.

Франческо, Иньяцио и Маурицио Реджо не могут их растащить. Сагуто сопротивляется, бьет Винченцо кулаком в глаз.

Но Винченцо молод, проворен. Удар головой в живот — и Сагуто летит в придорожную пыль.

— А ну, хватит! — кричит Иньяцио и встает между дерущимися, а Маурицио и Франческо теснят Винченцо к дверям магазина. — Быстро, заходи! — приказывает он племяннику, который тяжело дышит и весь дрожит от гнева. Затем поворачивается к лежащему на земле Сагуто. Брюки у того перепачканы, куртка порвалась. Винченцо порядком изметелил его. — Я вас не трону, Сагуто, только из уважения к себе. Вы трус, Сагуто. Всю жизнь вы и Канцонери плюете ядом в нас, Флорио. Вы оскорбляете нас, изводите насмешками. Но довольно! Слышите? Хватит! Вам конец. Вы — пустое место. Если мы босяки, то и вы тоже. Я и моя семья, мы поднялись из низов, мы своими руками сделали это, — он кивает на магазин. — А что сделали вы? Кем были, тем и остались. Жалкий прихвостень Канцонери — вот вы кто! А теперь убирайтесь и не вздумайте приходить сюда никогда, даже с извинениями.

Иньяцио заходит в магазин, не удостоив взглядом ни Сагуто, ни собравшихся зевак. Он шумно дышит, у него гулко колотится сердце, дрожат руки.

Его встречают испуганные лица приказчиков и Франческо.

— Возвращайтесь к работе, — говорит им Иньяцио. Идет в кабинет, оттуда доносятся ругательства. Маурицио усадил Винченцо, приложил к его скуле мокрую тряпку.

— Я послал мальчика за льдом на виа Аллоро, — говорит Маурицио. Он снимает тряпку, кладет вместо нее другую, холодную. — Каков негодяй! Приходит сюда и оскорбляет честных людей!

Иньяцио смотрит на племянника, сидящего у стола.

— Покажи, — говорит он. Под глазом у Винченцо багровеет кровоподтек.

Винченцо не жалуется. Молчит и смотрит прямо перед собой. На помрачневшем лице не злость и не ярость. Что-то другое — темное и непонятное.

— Ступай, Маурицио. Я побуду здесь, — говорит Иньяцио.

Реджо вздрагивает, услышав ледяной металлический тон.

Прежде Иньяцио так не говорил с ним.

Дядя остается с племянником наедине.

Иньяцио подходит к Винченцо. Его рука дрожит. Он хотел бы ударить его, чего в жизни не делал, но вместо этого говорит тихим, сдавленным от гнева голосом:

— Никогда не распускайся, слышишь? Никогда не показывай, что уязвим. Не реагируй на оскорбления. Никогда.

Тяжелое угрюмое выражение на лице Винченцо сменяется горечью.

— Это было невыносимо. Меня охватила ярость, я ничего не мог с этим поделать.

— Думаешь, я не знаю, как нас называют? Что для них мы были и остаемся босяками? — Иньяцио пожимает плечами, повышая голос. Он всегда умел себя контролировать, всегда был скуп на эмоции, на жесты. — Двадцать лет они смеются за моей спиной, усложняют мне жизнь при любом удобном случае. Что ты знаешь о товаре, который тебе подсовывают в последнюю минуту, о чиновниках, которые заставляют тебя ждать, а другие в это время проходят без очереди? Сначала они поступали так потому, что положение у нас с твоим отцом было отчаянное; потом — потому, что мы встали на ноги, у нас не гнушались покупать товар даже дворяне. Они думали, что нам просто везет, не представляли, как мы горбатились. Думаешь, я не знаю? Они считают, что мы поднялись из грязи. Но я не такой, как они, и ты тоже. Теперь все изменилось. Они сплетничают про нас, потому что… Слушай внимательно, Виченци: они нам завидуют. Они испытывают злобу и страх, злоба их выжигает. Только деньги, которые ты заработаешь, ты сможешь им предъявить, потому что этими деньгами измеряется их провал. Не кулаки — кулаками как раз решают спор босяки. Факты должны говорить вместо тебя. Запомни.

Винченцо рывком встает. От внезапного головокружения снова садится. Дядя Иньяцио никогда не говорил с ним на эту тему откровенно.

— Но тогда не… Ты…

— Спокойствие, Виченци. Нужно уметь держать себя в руках. Я всегда помнил об этом. — Он стучит себя по лбу. — Все записано здесь. Я не забыл ничего, помню все обиды. Никогда не показывай им, что злишься, потому что ярость может сыграть с тобой злую шутку. Эти люди думают своим нутром. Мы — нет. Кожа у тебя должна огрубеть. Не слушай никого, всегда иди своим путем.

Они смотрят друг на друга.

— Ты меня понял?

Винченцо кивает.

— Тогда вернемся к работе.

Иньяцио садится за стол. Не обращает внимания на боль в груди и одышку. Берет бумагу, перо, потом откладывает его в сторону. Он смотрит на племянника, тот сидит, уронив голову на руки.

Винченцо не его сын только потому, что не его семя породило его. Что до остального, Иньяцио отдал ему всю душу. Отцу всегда хочется избавить сына от страданий и разочарований, даже если он понимает, что трудности помогут ему вырасти, стать сильнее. Опериться, как говорят старики в Палермо.

Он смотрит на Винченцо и чувствует, как сжимается сердце. Он хотел бы взять себе его боль, но это невозможно. Таков закон природы, тот же самый, что определяет смену дня и ночи, времен года: каждый должен вынести в жизни свои страдания.

* * *

Винченцо лежит на кровати, смотрит на освещенный луной потолок. Скула болезненно пульсирует.

За окном полощутся на ветру развешанные простыни.

Винченцо ворочается в постели.

Его назвали босяком.

В памяти всплывает образ Изабеллы Пиллитери.

Ее мать, эта мегера, тоже назвала его босяком, деревенщиной. Вот почему он не выдержал, набросился на Сагуто. Если бы его не оттащили, Сагуто настал бы конец.

Изабелла.

Воспоминание о ней больше не причиняет боль. Остался лишь стыд, да, и желание отомстить. Но ее больше нет. Она — тень, призрак, затерявшийся в юности. Недавно он прочитал в газете о ее браке с маркизом на двадцать лет старше ее.

Этого не случилось, потому что не могло и не должно было случиться.

Голос Иньяцио звучит у него в ушах. Он морщится, и тень от белья, колыхаемого ветром, кажется, отвечает ему.