Грозит ли человечеству смерть, да или нет? Не является ли кризисом всей цивилизации то, что нам хотят выдать за кризис капиталистического строя? Нельзя сказать, что мы когда-либо думали отождествлять капитализм и цивилизацию. Напротив, мы думаем, что капиталистический строй сам собой, и с каждым днем все быстрее, скатывается по наклонной плоскости государственного регулирования экономики к тоталитарному режиму, но докатится до него, лишь когда избавится от всего, что еще осталось в нем человеческого. Мы охотно верим, что капиталистическая цивилизация — это неудавшаяся цивилизация, или, если вспомнить подходящее слово Честертона, обезумевшая христианская цивилизация, и с каждым днем нам становится понятнее, что ее безумие — это буйное помешательство, delirium tremens. Вместо того чтобы лечить взбесившееся человечество, тоталитаризм предлагает посадить его на цепь: заковать бешеное человечество в кандалы тоталитарного труда, закабалить пятилетними планами, приковать его к работе, опоясав цепью и предварительно выколов ему глаза, как приковывали раба к масляному прессу, галерника — к борту галеры. Нет, не нужно разрушать машины, нужно понять, что цивилизация машин чрезвычайно благоприятствует тому, чтобы свободные люди были медленно, но верно подавлены массами, то есть безответственным государством… Безответственным государством, которое существует для того, чтобы истреблять всех, кто высовывается, душить всех, кто сопротивляется. Государством-богом, богом в мире без Бога, который вскоре станет миром без людей, и тогда воссияет во всей очевидности таинственное единство Бога и людей, высочайшая тайна христиан. Речь не идет о воспитании свободных людей в ущерб массам, поскольку массы зря полагаются на собственный вес и объем: они не выживут без свободных людей, если человечество лишится свободных людей, массы не замедлят погибнуть, как опадают листья с дерева, лишенного соков. Речь не идет и о разрушении машин, скорее напротив, об их спасении, так как цивилизация машин в конце концов приходит к разрушению машин. Разве атомная бомба — не машина для разрушения машин? Это именно машина, предназначенная для разрушения машин. А главное, она предназначена для уничтожения масс, для того, чтобы размолоть их в мясорубке. Вот так обнаруживается истинная природа и выясняются тайные мотивы заботы о массах, которую при всяком удобном случае изображает современный мир: это плотоядная забота хищника.

* * *

Мир будет спасен только свободными людьми. Во время краткой поездки в Германию эта простая истина, не угасая, горела в моем сердце, как колеблемый ветром слабый огонек в ночи. Ибо над Германией, повторяю, простерлась ночь. Германия погружена в глубокую ночь. Будет ли просвет в этой ночи, или и нас в свою очередь поглотит мрак? Увы! Когда я удалялся от разрушенных городов, нависшая над ними призрачная тень преследовала меня в пути, она охватывала горизонт, грозя вот-вот накрыть меня. Я видел призрак Европы, вот что я видел: призрак оставшегося в прошлом христианского сообщества. Германия была на свой лад христианской страной, Пруссия превратила ее в вооруженную нацию. Гитлер сделал из этой вооруженной нации массу, неодолимую массу, стальной блок, такой несокрушимый, что, стараясь его разбить, Европа, видимо, разбилась сама. Если бы спасение заключалось в массе, Германия не была бы сегодня грудой обломков. Теперь же мы понимаем, что Германию могла бы спасти горстка свободных людей, чей пример, чье мученичество помешали бы сплочению германской массы, пока было еще не поздно. Мир спасут только свободные люди. Говоря так, я верен европейской традиции. Я отдаю должное традиции моей страны, которая многие века представляла собой не только ясный jam, но и пламенное сердце Европы. Я соглашаюсь с людьми как XIII, так и XVIII века, со святым Бонавентурой, как и с Паскалем, с Паскалем, как и с Жан-Жаком Руссо. Мир спасут только свободные люди. Нужно создавать мир для свободных людей.

Если бы сам отец де Фуко[25] попросил меня прочесть эту лекцию, боюсь, я постарался бы найти предлог для отказа, словно испытывая его великодушие. Но он попросил меня об этом через своих дочерей — и вот я здесь, перед вами, и все мы здесь собрались, что неопровержимо доказывает: дочери отца де Фуко в конце концов всегда осуществляют то, чего хотят. Может быть, это не совсем чудо, но уже нечто вполне похожее на чудо. Пусть это будет подготовительное чудо. Ибо, поскольку я неосмотрительно решился говорить с вами сегодня о стране, куда нога моя не ступала, хоть я бывалый путешественник, и у меня даже нет уверенности в том, что мне когда-либо встречался хотя бы один настоящий коренной житель этой страны, — словом, поскольку я решился говорить о святых и о святости, будет самым настоящим, бесспорным чудом, если вам удастся выслушать меня без скуки… В общем, что тут скажешь? Постарайтесь быть как можно снисходительнее: это моя первая проповедь.

Вы мне ответите, что я мог бы выбрать другую тему. Сомнительно. Видите ли, чаще всего не мы выбираем тему, а тема выбирает нас. Любители литературы охотно верят, будто писатель создает в своем воображении что хочет. Увы, власть писателя над его писательским воображением сравнима с гарантированной нам Гражданским кодексом властью над нашими очаровательными и миролюбивыми подругами — вы понимаете, что я хочу сказать? Когда я получил письмо, написанное удостоившей меня такой чести сестрой Симоной из ордена Евхаристического Сердца, поначалу — кажется, я уже говорил — у меня было искушение увильнуть, как у лошади, которая пасует перед препятствием. Но раз уж я не отступил сразу, я хочу сделать все, что в моих силах, как добросовестный старый конь, который всегда берет барьер в средней, самой высокой его части… «Ах вот как, — подумал я. — Ну что ж, будь что будет! Расскажу им о святости». Но если откровенно, тема, сама тема уже завладела мной, и мне стало ясно, что жребий брошен и ни о чем другом говорить я не смогу.

Но, прежде всего, какую цель ставлю я перед собой, говоря о святых? О, конечно, я не намерен вас поучать! Если и стану поучать, то, по крайней мере, не нарочно, уверяю вас. Мы попробуем говорить о святых так же невозмутимо, как дети говорят между собой о взрослых, мы попытаемся всего лишь обменяться впечатлениями об этих людях, одновременно столь далеких и столь близких нам.

Вспоминается знаменитый стих Элюара из его «Герники»: «Смерть так трудна… и так легка…». То же самое вполне можно сказать о святости.