Из-за кованой рати показались груженые кипой сена сани с двумя сидящими на них сервами, выехали на разделяющую войска снежную полосу.

— Это еще что за рабы? — хмыкнул де Тельвин. — Нашли, где заблудиться! О, наконец-то сообразили! Дикари…

Русские мужики, запоздало поняв, что попали куда-то не туда, принялись разворачивать сани в обратную сторону. Один вел впряженную в повозку пару коней под уздцы, другой оставался в санях.

— Игорь, так нормально? — громко спросил Росин.

— Да, — кивнул Картышев и поднес к запальным отверстиям пищалей два фитиля. Повернутый к возвышающимся на конях крестоносцам задок саней отделяло от всадников от силы пятьдесят метров.

Пройдя от начала и до конца вторую казанскую кампанию и часть третьей, Зализа пребывал в полной уверенности, что пользы от пушек на бранном поле нет никакой. Нет, в крепостях они крайне важны — один выстрел каменной или железной картечи способен смести все приставленные к стене лестницы на расстоянии в две сотни шагов. Могут пригодиться они и в осаде. Он видел, как доставившие под Казань свои пищали русские пушкари выкапывали для них ямки, укладывали стволы туда, упирая задком в заднюю стенку, чтобы избавиться от отдачи, подкладывая под передний срез тонкие или более толстые бревна, наводя на цель — и так, подбирая нужное возвышение, выбивали-таки татарские пушки из их бойниц. Но даже проломы в стенах, чтобы начать штурм, все равно пришлось делать все тем же старым, проверенным способом — копать подкопы, да закатывать в них бочки с порохом.

Ну, а в чистом поле — какая может быть польза от пушки в сражении, коли лихая татарская конница успевает перенестись из конца в конец широкого поля прежде, чем пушкарь успевает запальник к отверстию поднести? Да и кованая рать тоже на месте стоять не любит, а потому хитрые турецкие артиллеристы только под крепости русские ходят, от бранных полей шарахаются.

Опричник даже не видел их ни разу — лишь от других бояр про советчиков султанских слыхал.

То, что осьмнадцатигривенную пищаль к выстрелу готовить не надо, что можно ее просто на санях вывести, да сразу и палить — такой ловкости опричник и представить себе не мог. Пусть иноземцы стреляли не по правилам: ствола на земле не закрепляли, от отдачи не берегли, сани после выстрела на десятки шагов откатывались и двух лошадей ужо покалечили — но ведь стреляли! В самой гуще сечи картечью плеваться исхитрялись!

Зализа прекрасно понимал: большого расчета на сделанную боярами Росиным и Картышевым повозку возлагать нельзя, потому как за время боя они лишь раз выстрелить успеют, али два. Но и не воспользоваться новой огненной приспособой не мог. Потому как и единый сильный удар в бою очень многое решить может.

Лукавые иноземцы, помимо прочего, придумали еще и сеном уложенные пищали маскировать, дабы замысла их никто раньше времени не разгадал, и сие опричник тоже сразу одобрил — пусть их после первого залпа и разгадают, второго выстрела за ту четверть часа, или чуть больше, что длится сеча, все равно ни один пушкарь сделать не успеет.

Собираясь начать атаку на ливонский отряд, подступивший к дому купца Черемисина, Зализа сразу решил зачинать с тайного пищального выстрела, и довольно долго сдерживал бояр, пока Константин Алексеевич откреплял первую пару упряжной четверки, а боярин Картышев чистил запальные отверстия. Зато иноземцы сделали именно то, что нужно было сильнее всего: смели двумя пудами картечи всех пятерых крестоносцев, оставив выстроенных на льду пешцов без единого командира. Сразу после этого опричник взмахнул рукой, и в воздух взметнулись сотни стрел, осыпая ливонских латников смертоносным дождем.

Некоторое время кнехты еще стояли — не столько из отваги, сколько от растерянности. Потом начали пятится. То тут, то там из строя с криками боли вываливались на снег люди, корчились, хватаясь за раненые ноги. Еще больше вскрикивали, чувствуя, как широкие наконечники рассекают штанины и рукава, вместе с укрытыми под ними кожей и мясом.

Гулко откликались на сильные удары кирасы, которые пока выдерживали удары выпущенных издалека «секущих» стрел. Но ведь в русских колчанах имелись еще и бронебойные стрелы…

— А-а! — закричал кто-то один, выскакивая из строя и бросаясь наутек, и паника мгновенно охватила всех брошенных в чужой земле людей.

— А-а-а! — они бросали пики, расстегивали пояса. Некоторые даже срезали на себе кирасы: лишь бы избавиться от лишнего веса, лишь бы умчаться со всех ног, лишь бы скрыться от непрерывно сыплющейся с неба смерти. И вот тут кованая конница, опустив длинные, крепкие, хорошо наточенные, остроклювые рогатины, с веселым гиканьем и гортанными выкриками начала разбег…

* * *

Поутру, обнаружив, что кнехты начинают собирать обоз к выходу — запрягают в сани взятых здесь же лошадей, перетаскивают из дома найденную там рухлядь, Прослав забеспокоился. С деньгами у него никогда забот не случалось — потому как такую радость видел он всего пару часов на ярмарке — после того, как распродавал свою птицу али мясо, но еще не успевал потрать вырученные артиги на инструмент или сукно. Подаренный кавалером Ханганом золотой он прятал за щекой, пока не отдал жене. Но сейчас у него имелось целых пять золотых, не считая серебра! Такое за щеку не запихнешь.

Поначалу серв замотал монеты в кушак и подпоясался. Сходил за Храпкой, начал запрягать, постоянно стреляя глазом вниз: а вдруг размотается? А вдруг кушак ослабнет? А вдруг вывернется, и все накопленное золото высыплется в снег, а он даже не заметит? Через полчаса такой муки Прослав выгреб монеты из кушака и засунул за отворот шапки. Вздохнул с облегчением, уселся на передок и подумал б том, что сняв перед кем-нибудь из рыцарей шапку, он рискует выронить всю свою казну на землю. Или шапку может сбить ветром, а то и просто побалует кто-нибудь из кнехтов. Еще он может споткнуться, упасть — шапка сама упадет, или золото с серебром из нее вылетят.

На этот раз его хватило совсем ненадолго — он сцапал монеты из-за отворота, зажал в кулаке, задумчиво оглядел себя с ног до головы… И тут его осенило — портянки! В портянки можно замотать — там и не видно, и не выскочит, и не мешает. А коли выскользнет монетка — так все равно не наружу, а в валенок. Он это почувствует и обратно ее спрячет.

Прослав, воровато оглядевшись, скинул обувку с левой ноги, размотал мягкий шерстяной лоскут. Положил на передок саней, поставил ногу сверху. Чуть-чуть подождал — приятно все-таки ступне на прохладе. Потом перекинул уголок тряпицы под стопу, туго обернул ее в обратную сторону, перехлестнул лоскут на голень и, начиная заматывать, одну за другой прижал к ноге все восемь монет: пять золотых и четыре из серебра. Замотал, аккуратно подоткнул уголок и поставил ступню в валенок. На душе стало легко и спокойно. И он сразу принялся гадать — как скоро кнехты разгромят очередную крепость? Серву уже не терпелось начать свою прибыльную охоту сначала. Хорошее все-таки дело: война.

Со двора он выехал в числе последних, и даже успел увидеть, как несколько кнехтов, присыпав изнутри стены сеном, стали раскидывать на пересушенную траву горящие поленья из костра. Крепость занималась неохотно и полыхнула под небо только тогда, когда обоз успел пройти больше полумили.