– Мой брат Томас, – представил его Рудольф.

– Ах, да! – спохватился Бойлан, но не подал Томасу руку. Он разговаривал только с Рудольфом. – Руди, если сможешь при всей своей многогранной деятельности выкроить свободное время, то, может, как-нибудь вместе пообедаем? Позвони. Вынужден признать, что ошибался, когда осуждал твой выбор карьеры. И захвати с собой Гретхен тоже, если она будет свободна. Я буду очень рад.

– Я уезжаю в Калифорнию, – сказала Гретхен.

– Какая жалость! Ну, что же, не смею вас больше задерживать. – Чуть поклонившись, он сделал шаг назад. Как всегда стройная фигура, на поддержание которой в форме приходится тратить большие деньги, заметная, выделяющаяся на фоне всех других, даже в черном костюме в монотонно-однообразной процессии жителей маленького городка, оплакивающих свою утрату.

Они подошли к первому лимузину, и Рудольф поспешно преградил к нему дорогу отцу Макдоннелу. А Гретхен вдруг с ужасом заметила, насколько они похожи, Бойлан и Рудольф, – не внешне, конечно, и, как она надеялась, не характерами, а своим отношением к окружающим, оборотами речи, жестами, выбором одежды, манерой ходить. Интересно, отдает ли себе отчет Рудольф в том, как много перенял он у этого человека. Может, сказать ему об этом, но как он отреагирует?

Возвращаясь в машине к дому Рудольфа, Гретхен думала о Бойлане. Ей, конечно, следовало бы думать о матери, чью могилу сейчас забрасывали землей на залитом солнцем кладбище, на котором поют, надрываясь по-летнему, птицы. Но она почему-то упорно думала о Бойлане. Она не испытывала к нему ни любви, ни особого желания, но, с другой стороны, не испытывала ни отвращения, ни ненависти, ни жажды мести. Было такое чувство, будто она вытащила старую, любимую игрушку из давно забытого сундучка и, с любопытством сжимая ее в руках, смотрит на нее, вспоминая, какие чувства она испытывала тогда, когда эта игрушка имела особый смысл для нее. Она не решалась выбросить ее или отдать какой-нибудь девочке из соседнего квартала. Она не могла этого сделать, даже если бы сильно этого захотела. Никак не удавалось. Первая любовь, что ни говори. Пусть он станет моим Валентином.

Когда они приехали домой, то всем хотелось одного – выпить. Билли, бледный, весь ушедший в себя, пожаловался на головную боль и поднялся в свою комнату, где прилег на кровать. Марта, несмотря на проливаемые потоки слез, пошла на кухню готовить холодный ланч.

Рудольф смешал мартини для Гретхен и для себя, а Томасу налил бурбон со льдом. Томас снял пальто, неуклюже сидевшее на его мощных, выпуклых плечах. Расстегнув воротник рубашки, он, подавшись вперед на деревянном стуле с прямой спинкой, сидел, немного ссутулившись, положив локти на бедра, свесив руки между расставленными ногами. Где бы он ни сидел, на чем бы ни сидел, всегда кажется, что он сидит на табуретке в углу ринга, подумал Рудольф, протягивая ему стакан с выпивкой.

Они подняли стаканы, выпили, но никто не упомянул имени матери.

После ланча они решили ехать в Нью-Йорк, так как никому не хотелось торчать здесь, в доме, и принимать визиты с выражением соболезнований. В дом принесли очень много цветов, но Рудольф приказал Марте отправить все, кроме одного, в больницу, где скончалась мать. Он оставил только букет нарциссов, которые выделялись ярким желтым пятном на кофейном столике возле кушетки. Окна были широко распахнуты, и сюда, в комнату, со стороны лужайки долетал до них тягучий запах нагретой солнцем травы. Красивая комната с балочными перекрытиями восемнадцатого века, притихшая, приведенная в порядок, не отличающаяся, правда, особой оригинальностью, просторная, не заваленная книгами, без всякого агрессивного модерна, – целиком в его, Рудольфа, вкусе.

– Что ты собираешься делать со этим домом? – поинтересовалась Гретхен.

Рудольф пожал плечами.

– Сохраню, надеюсь. Мне по-прежнему придется проводить здесь много времени. Хотя, конечно, дом слишком большой для меня одного. Может, приедешь, поживешь здесь?

Гретхен покачала головой. Споры с адвокатами продолжались.

– Нет, я обречена на жизнь в Калифорнии.

– Ну а ты? – обратился он к Томасу.

– Я? – удивился Томас. – Какого черта мне здесь делать?

– Найдешь что-нибудь, – Рудольф осторожно избежал фразы «я подыщу тебе что-нибудь». Он медленными глотками пил мартини из стакана, мысленно хваля себя за сдержанность. – Ты не можешь не признать, что здесь гораздо лучше, чем в Нью-Йорке.

– Я не собираюсь так долго задерживаться. В любом случае, этот город не для меня. Местные жители смотрят на меня, словно я какой-то диковинный зверь из зоопарка.

– Не нужно преувеличивать, Томас, – возразил Рудольф.

– Твой приятель Бойлан не захотел даже пожать мне руку. Если ты отказываешься пожать руку человеку на кладбище, то где же ты собираешься это сделать, осмелюсь спросить?

– Ну, он – это особый случай.

– Согласен, – засмеялся Томас. Он смеялся негромко, но все равно даже такой смех не вязался со скорбной атмосферой, царившей в доме.

– Почему ты смеешься? – спросил его Рудольф. А Гретхен озадаченно смотрела на него.

– В следующий раз, когда встретишься с ним, – сказал Томас, – скажи ему, что он правильно поступил, отказавшись пожать мне руку.

– О чем ты говоришь, Том?

– Спроси его, не забыл ли он вечер в День победы. Спроси, не забыл ли он ту ночь, когда в его поместье загорелся крест, и там возник пожар.

– Что ты несешь? Выходит, это твоя работа?

– Да, моя и моего приятеля. – Томас встал, подошел к буфету, налил себе еще стакан виски.

– Зачем ты это сделал? – спросила Гретхен.

– От детской запальчивости, – объяснил Томас, подбрасывая в стакан несколько кубиков льда. – Мы ведь только что победили в войне.

– Почему ты выбрал именно его? – спросила Гретхен.

Томас тряс стаканчиком, отправляя кубики льда на дно. Потом повернулся спиной к Гретхен:

– Он в это время крутил любовь со знакомой мне дамой. Но я не одобрял этой связи. Назвать мне имя этой дамы?

– Нет никакой необходимости, – тихо сказала Гретхен.

– А кто был твой друг? – спросил Рудольф.

– Не все ли равно?

– Конечно, это был Клод. Вы с ним тогда частенько ошивались поблизости от поместья. Разве не так?

Томас улыбнулся, но не ответил. Опираясь спиной на буфет, он пил виски.

– После этого случая Клод тоже исчез, – сказал Рудольф. – Сейчас я это отлично припоминаю.

– Да, он исчез, это верно, – сказал Томас. – И я тоже. А это ты помнишь?

– Кто-то еще знал, что пожар – дело ваших рук?

– Кое-кто, – с иронией в голосе признался Том.

– Тебе еще повезло, что тебя не посадили, – сказала Гретхен.

– Это дельце и пытался замять папа, когда он вышвырнул меня из города. Ну вот, пришлось дождаться такого события, как похороны матери, чтобы вместе повспоминать о веселых старых денечках! Не так ли?