– Никого…

– Не понял?!

– Софья Михайловна уверила, что у вас простой обморок случился от хронического недосыпания, усталости и потери сил. Рукопашная схватка с немцами привела к ранам с кровотечением и сильным ушибам, вымотала вас окончательно. Вот потому вы потеряли сознание, но способны после отдыха снова командовать войсками. Начальник штаба фронта генерал-лейтенант Ватутин категорически приказал дать вам время для необходимого отдыха и обеспечить вам надлежащий медицинский уход. Ваши обязанности выполнял начштаба полковник Егоров. Я полчаса назад говорил с ним по телефону.

«Да, не понять мне женщин! Другая вцепилась бы зубами в отправку мужа в тыл, а Сонечка, наоборот! Но ведь действительно любит, чуть ли не глазами съесть готова!»

– Где китель? Мне нужно одеться. И связь с Новгородом. – Гловацкий в оконном стекле увидел свое собственное отражение. Вид у него был еще тот, в народе говорят, что краше только в гроб кладут. Весь перебинтован, как у Щорса, пятна крови везде выступают, голова тоже обмотана, и левая нога. Ну, фрицы, ну умельцы так обработать – а ведь он все навыки рукопашника и немалый опыт в ход пустил. Увидев зеркало на стене, глянул в него и чуть не испугался своей собственной физиономии. Один глаз смотрит в монгольскую щелочку, другой закрыт громадным бланшем, нос свернут чуток в сторону, на разорванной зубами щеке проложена хирургическая штопка. Уродливый будет шрам, он с него станет писаный красавец – в подворотнях хулиганы шарахаться будут. Язык машинально коснулся передних зубов и укололся о корешки – так и есть, весь «передок» вынесли, то-то казалось, что шепелявит немного. Нет, гансы, теперь я ваш должник, посчитаюсь!

– Я сейчас распоряжусь. – Полковник Мизицкий повернулся и тут же вышел из палаты, а его внезапно обретенная любовь тут же шагнула к нему.

– Я тебя безумно люблю, люблю, люблю. – Софья прижалась к нему и стала яростно целовать, потом неожиданно отпрянула. Он увидел в глазах девушки слезы. – И горжусь тобой! Ты мне гимнастерку, а я тебя зашивала, щеку сильно разорвали. Шила и гордилась до слез. Воюй, любимый, я твоя! Всегда твоя, ты только воюй, дай им крепче! Я пошла, раненых много, уже операций сделала два десятка, вот отпросилась тебя немного проведать, а то скальпель пальцы не держали.

Софья сильно обняла его, крепко поцеловала в распухшие губы, но он не заметил боли. И тут же выбежала из комнаты. В раскрытую на секунду дверь в маленькую палату хлынул запах войны, окровавленной и обгорелой человеческой плоти, хрипящие стоны раненых.

– Рас-реш-шите, товариш-щ команду-ющщий! Китель только из Пскова сейчас привезли!

Со свертком в руках в палату вошел адъютант в новеньком «хэбэ». Где его щеголеватый прежде китель? Понятно где! На большие лохмотья, видно, разорвали горячие поклонники Гитлера, истинные арийцы с нордическим характером, настоящие господа славянских унтерменшей.

– Сейчас я вам помогу, товарищ генерал. – Почти не шепелявя сквозь выбитые зубы, Семин помог натянуть полевые генеральские бриджи с двумя красными лампасами, а в вычищенные сапоги Гловацкий обулся сам, намотав на голые ступни новые портянки из мягкой ткани.

– Ты, Леша, когда мы одни, не генеральствуй попусту. Вроде няньки у меня будешь, видишь, как разукрасили?! Хотя и тебе досталось, но один глаз вроде нормальный, а вторым видеть можешь, а у меня вся морда расплылась в свиную харю. Давненько меня так не мутузили, ох как давненько!

– А как мы им врезали, Николай Михайлович, я глазам не верил. Разве можно так научиться драться, как вы умеете?! Восьмерых кончили, мы с бойцами позже подсчитали, когда вас принесли. Лопаткой череп снести с одного удара?! Позанимайтесь с нами хоть чуть-чуть, это же немыслимое дело так уметь драться!

«Мальчишки, всё бы вам забавляться. О своей смерти не задумываются еще, а она рядом стоит и дышит. Хотя… Себя вспомни молодого, гордыня изо всех пор лезла, краповый берет лихо заломлен. Такой же был… дурак! Даже когда в упор стреляли, даже когда своих кусками в мешки собирал, о собственной смерти никогда не думал, казалось, это с другими только, а с тобой никогда не случится!»

– Семерых, ты лишнего «жмура» на меня не вешай! Да и не умели они в рукопашной сходиться, не готовили специально. Там такая каша заварилась, что стрелять нельзя, своих положишь, вот и пришлось им драться. Тут мы их и раздергали. Так что надо учитывать и навязывать ближний бой. Вот только не винтовкой, ею в окопе не помашешь, а ручным оружием, и лопаткой тоже, и ножом, и прочими предметами, что в руку попало. А китель ты мне чего на плечи набросил?!

– Софья Михайловна велели руку пока не трогать, а как в Пскове врачи перевязку сменят, тогда можно. Она сейчас на косынке устроена, и хорошо вышло, покойно там будет, и пола прикрывает.

Гловацкий провел пальцем по орденам, но ощутил на «звездочке» не холод эмали на серебре, а тепло самого настоящего дерева, хотя настолько умело вырезанного и покрашенного, что от настоящей Красной Звезды дубликат этот не отличишь. Где же они такого умельца нашли, что смог так быстро муляж изготовить?

– Осколком вас по нему рубануло, когда бежали, помните?

Гловацкий нахмурился, а потом припомнил удар в грудь, сильный, он тогда пошатнулся, но тут же побежал дальше по траншее, а за ее изломом попал сразу в страшное месилово – откуда там столько народа собралось, у того ДОТа, и не поймешь. Но саперы немецкие точно, не пехота, возможно, штурмовая группа, наших раненых добивали, вот у него и крыша съехала разом, и понеслось…

– И немец тесаком точно по нему рубанул, орден окончательно рассек. У вас на груди порез глубокий зашили и синяк громадный от удара. Вы ему потом в горло зубами вцепились…

Гловацкого слегка затошнило, Николай Михайлович поморщился и невольно вспомнил вкус той крови, отвратной и теплой – чего он в ней сдуру нашел вкусного?!

– В горячке не то что в горло, другое откусить можно. – И Гловацкий пояснил, что он имел в виду, с самым серьезным видом. Молодой капитан тут же прикрыл рот ладонью, чтобы не расхохотаться, видя суровость генерала. Но все же хмыкнул, но тут же подавился смехом. И молча протянул китель, тот старый, что был на нем.

– Да уж, распашонкой стал, на одних ленточках, – задумчиво промолвил Николай Михайлович, разглядывая изорванную в клочья, окровавленную ткань. Как выжил, непонятно. И еще практически без серьезного ущерба для собственного здоровья?! Если не считать, выражаясь юридическим языком, множественных телесных повреждений.

– Что с бойцами охраны?

– Двоих гранатами поубивало, одного пулями, насмерть. Двоих ранило, и серьезно, в госпиталь увезли. Остальные побиты, но остались в строю. И выглядят получше меня.

– Что тут скажешь, капитан? Война!

Гловацкий задумчиво посмотрел на свой истерзанный китель, глянул и на раскромсанный орден, в голову пришла дикая мысль: «А ведь сейчас, в этом времени, еще не знают о пиар-технологиях. Может, мне стоит крутануть немного, ради пользы дела?»