Мы строили прекрасные дороги, 30 метров шириной, там могли садиться самолеты! В одной деревне был большой толстый пес, который принадлежал сельскому sowet, бургомистру по-немецки. Наш конвоир его застрелил, потому что он на него бросился, мы его подобрали и отнесли в каменоломню, там сварили и сожрали. Сельский sowet заскучал по собаке и пришел жаловаться лагерному начальству, что мы сожрали его собаку.

Еще мы ловили ежей и запекали их в глине – колючки оставались в глине, а мясо ели. Наша каменоломня срыла целую гору!

Мы с одним унтершарфюрером из дивизии «Викинг» и еще с одним, из штрафного батальона СС Dirlewanger, решили бежать. Мы сбежали и довольно далеко ушли, но я повредил ногу, и они меня оставили у какой-то деревни. Жители меня сдали в милицию. Обычно тех, кто бежал, по возвращении в лагерь забивали до смерти палками. Меня допрашивали, и я назвал другой номер лагеря. В конечном итоге со мной ничего не сделали.

Комендантом лагеря был немец, рейнец, не помню, как его звали, коммунист, стукач, антифашист, предположительно он сидел в концентрационном лагере в Германии. Некоторым из нас, из Ваффен СС, он специально отбивал печень. Он был очень плохой собакой. Я его встретил в 1950 году на вокзале в Веймаре. Когда в лагере что-то было не так, приезжала комиссия, обычно из Москвы. Тогда ровно три дня в лагере была отличная еда. Полы чистили, стены красили. Мы спали на голых досках, подушкой были наши ботинки. На нарах мы лежали как селедки в банке, 200 человек в бараке, если кто-то поворачивался, все остальные тоже должны были поворачиваться. Мы покрасили стены барака в белый цвет перед приездом комиссии. Ночью на свежеокрашенных белых стенах давили клопов и вшей, которые нас атаковали. От этого на стенах появились красные пятна. Утром пришел оберст, podpolkovnik, увидел стены с красными пятнами и налипшими мертвыми клопами и вшами, сказал: «о, nemetskiy kultura, ochen’ khoroscho, ochen’ krasiwo». Он так радовался, что аж прыгал перед стеной барака. Он подумал, что это мы придумали так раскрасить стену красками.

В бригаде я был «организатор». Мне связали рукава куртки и штанины брюк, в них я приносил продукты. Я доставал в домах кукурузную муку, картофель, сушеные абрикосы – все, что возможно. Меня очень уважали, потому что я мог достать все что угодно. Меня знали все деревенские собаки во всех окрестных деревнях. Иногда я набивал себе брюхо до изнеможения. Я не воровал в деревнях, как некоторые мои товарищи, которых потом за это били. Конвоирам я должен был приносить водку. Для этого у меня внутри куртки была пришита бутылка, куда я наливал водку или samogonka. Если бы я один раз не принес конвоирам водку, они бы никогда меня больше не выпустили. Я был хороший «организатор». Мои организаторские способности, которые я получил в России, я позже проявил в ГДР, когда работал в системе снабжения. Когда я заходил в деревенские дома и просил еду, во всех домах висели фотографии родственников, погибших на войне. Тогда я говорил, что мои mamochka и papochka погибли, их разбомбили американские самолеты, и мне давали еду. Одна цыганка дала мне хлеб, я его спрятал в карман, и тут маленькая девочка сказала: «smotri, mamochka, kamerad kuschaet kak swin’ja».

Все соседние деревни уже были обойдены, все собаки уже меня знали, и я ловил машины и автостопом ездил в дальние деревни, за 30–40 километров. У нас, если голосовать на дороге, ни одна свинья не остановится, а в России все всегда останавливались. Один раз меня вез русский капитан полиции. Он меня спросил: «Немец?» Я сказал, да, woennoplennyi. Потом он спросил: «Фашист?» Я сказал, что да. Он сказал, ты фашист, я коммунист, хорошо, и дал мне выпить stakan wodka. Потом еще, после третьего стакана я отрубился. Он меня вытащил из машины и поехал обделывать свои страшные дела. На обратном пути он меня подобрал и отвез в лагерь. Я ему рассказал, что мне не надо в лагерь, мне надо в мою бригаду, в лагере меня уже ловили и били. Но отвез меня в лагерь и дал вахтеру бутылку водки, чтобы он меня не бил.

У меня много таких историй, но напоследок я расскажу историю эротическую. Я был молод и девственен, я стеснялся; когда мы приехали в Вену и пошли в бордель, я только смотрел. Однажды я уже собрал еду и шел обратно, там стоял дом, где жили цыгане. Я хотел пройти мимо, но у меня еще не было водки. Поэтому я туда зашел и увидел цыганку. Она меня соблазнила, и я имел контакт. Это было в пятидесяти километрах от лагеря. Большую часть еды я оставил у цыганки и вернулся с пустым мешком и пустой мошонкой (игра слов. – Пер.). Меня уволили из добытчиков и послали другого, но его в первый же день искусали деревенские собаки, и я опять стал добытчиком, как лучший «организатор».

В 1949-м меня перевели на Украину, и там начались настоящие допросы. Мы должны были очень подробно рассказывать, где и когда мы были и что делали. Я был простой панцер-гренадер, мне грозило от 10 до 15 лет, унтер-офицерам – 20 лет, младшим офицерам – 25 лет. Опять собрали этап, и нас повезли в Сибирь. Мы приехали в большой лагерь в Алма-Ату. Там были Ваффен СС, связные офицеры, руководители зондеркоманд, которые участвовали в акциях на Украине, саботажники и те, кто совершил преступления в лагере. Нас, рядовых, не судили, процесс и суд были только над офицерами, которые получали по 25 лет. Оттуда отправляли этапы в Караганду, в шахты, которые были как будто созданы именно для Ваффен СС.

Я познакомился с одним из JI.A.H. («Лейбштандарт Адольф Гитлер»), он мне сказал: «Манфред, в Караганду нам совсем не надо, надо что-то придумать». Этот, из Л.А.Н., спрыгнул с высоты и сломал себе ноги. Я несколько раз прыгал, но сломать себе ноги у меня не получалось, но в конечном итоге я их сломал и попал в санчасть, где уже лежал этот, из Л.А.Н. Потом в Караганду больше не отправляли, а на месте искали каменщиков, плотников и других специалистов. Этот, из Л.А.Н., сказал: «Нет, это еще не для нас, еще подождем».

Однажды в лагере оставалось уже совсем мало людей, человек сто, пришел один, очень толстый и с красным носом. Этот, из Л.А.Н., сказал: «Вот, это еврей, пойдем к нему, с ним нам будет хорошо». У меня, кстати, уже был в одном лагере начальник лагеря еврей, и нам жилось просто прекрасно. Если у вас врач-еврей, медсестра-еврей и еврей – начальник вашего лагеря, значит, у вас в жизни все хорошо. Они не очень много воровали. Хотя они знали, что мы – Ваффен СС, они обращались с нами по-человечески. Сейчас я понимаю, почему они с нами обращались по-человечески. Во время войны и во время русской революции евреи были самыми большими массовыми убийцами, которых Сталин использовал, чтобы уничтожить свой народ и многих офицеров, они было в основном в НКВД и ГПУ. А после войны евреи были дискриминированы, была антисемитская, враждебная евреям политика в Советском Союзе, как я себе это представляю. И евреи внезапно солидаризировались с нами. Я так думаю. По-другому я себе не могу объяснить, почему евреи часто делали нам добро.

В любом случае он искал mjaso-специалистов, мясников. О-о-о! Было много желающих, но мы стояли впереди, у нас был инстинкт, мы были только что из санчасти. Он выбрал меня и этого, из JI.A.H., всего 14 человек. Мы поехали на грузовике, по бездорожью, без еды и питья, и приехали на большую бойню, очень примитивную. Там работали женщины, казашки, с узкими глазами. Мужчин практически не было, они все погибли на войне. Мы грузили туши. Наш барак был практически без крыши, поэтому мы жили в частном секторе, у казашек. Воровать мясо было нельзя, за это давали 2 года, но мы воровали, к концу смены прятали кусок мяса в штаны, поэтому казашки, у которых мы жили, были нам рады.