Громко звонит мобильник. Папа быстро смотрит на сына, отворачивается.

– Да. Извини, можно, чуть позже, – что-то ещё бормочет, телефон скользнул в широкую лузу кармана пальто. – Так вот, – разводит в стороны руки.

Поднимает голову. Над ним верхушки сосен, и сейчас он словно бы глядит на себя с высоты.

Так естественно делают женщины и отлетающие души.

Впервые за много дней он увидел краски вокруг, удивился и пожалел, что сейчас ноябрь, а не яркий, пёстрый июль, тепло и лёгкая одежда.

Он скинул с себя сутулость, распрямился, стал выше – и оказалось, что небо совсем близко, оно сплошь белое от снега внутри, как пуховая перина, а сумрак – от сосен.

Они машут ветками, как провожающие с перрона, что-то беззвучно говорят, и надо напрячься, чтобы слово ожило и согрело смыслом.

«Скорее всего, они говорят: «Счастливого пути!»

Он глубоко вдохнул:

– Орлы высоко летают, красиво, а не поют, только клёкот издают. Гордые такие. Видишь ли! Орлы!

– Там холодно и мало воздуха. Помнишь, ты рассказывал мне в самолёте? – нахмурил бровки сын.

– Они особенные.

– А можно так запеть, что не почувствуешь себя… Станешь сплошным звуком. Когда закричишь громко – оглохнешь, ни рук, ни ног не осталось. Всё звенит, и ты звенишь. Или ветер навстречу, бежишь, летишь, ничего не слышишь. Дышать трудно, а он лезет в рот, в нос, в уши. Это тоже – полёт?

– Ощущения… возможно. В каком-то смысле – да.

– В каком?

– В самом главном. Есть у человека такой внутри… кусочек свободного пространства, куда не всех пускают.

– У всех?

– Думаю – да, только не все знают, где он. Сплошное беспокойство. И у всех – по-разному. Душа – это называется. Или – совесть.

– Что ли – без своего места? Где попало у всех?

– Это такое состояние.

– Как гланды?

– Нет, они совсем для другого.

– А камень, вот – мрамор? Он же молчит.

– Он тоже говорит. Смотришь на него и пытаешься понять. Очень трудно понять тех, кто молчит. Красивый, а молчит! Даже обидно бывает.

Мальчик вздыхает, пожимает плечами. Шапка приподнимается, и выражение лица становится озадаченным. Лицо бледное, даже на свежем воздухе, от этого глаза ещё больше лазурью, нос заострённый, птичий.

На куст присела синица, заглянула снизу им в глаза чёрными бусинами, попыталась узнать, повертела головой, словно ресницы соприкоснулись – тихо и загадочно. Молча оценила. Ничего для себя не обнаружила.

Отец вздрогнул, искоса глянул на сына.

Птичка качнулась обиженно, отпружинила на ветке и упорхнула так же бесшумно, как и появилась, словно и не было её вовсе.

Отец с сыном замерли. Постояли. Ветка почти неприметно двигалась, жила.

Они посмотрели вслед синице, подождали немного.

Отец спрятал в своей большой горсти шершавую ладонь сына, она быстро согрелась и стала мягкой.

Сын сунул вторую руку в карман, вздохнул. Белое облачко мгновенно унеслось ввысь и пропало.

Они молча пошли между оградок. Сын чуть впереди, как поводырь. Фиолетовая полоска и квадратики пальто исказились, хлястик и рука сына, протянутая к отцу, стали похожи на гипотенузу.

«Как мама – никто не сможет спеть», – подумал сын.

Психологом в школе работаю.

В субботу проснулась, подумала сразу – где я?

А дома-то проснулась, и такая первая мысль.

Большая нагрузка. Всю неделю в школе, по пятницам ещё и вечерняя консультация.

Наслушаешься всякой зауми, потом какие-то куски всплывают корягами из памяти.

В ту субботу лежала и думала – что бы записать в дневник? Нет, не графоманить, бумагу марать, не писательства ради. Но многое осталось за кадром, и как-то хочется вспомнить этот кадр, вернуться. Переосмыслить, хотя бы для себя.

Муж к молодой сотруднице дезертировал из семьи. Пока я в школе пропадала день-деньской. Два сына выросли, хорошо устроились, жизнь у них интересная, насыщенная. Но внуков пока нет. Так что я от одного отплыла, а к другому не причалила.

Вчера… Да-да, вчера, неожиданно. Перед сном уже, в прищуре сонном, набрела в телевизоре. В повторе фильм «Я – русский солдат». И там главная героиня – девушка еврейской национальности. Она хромала, ножка у неё… протез, одним словом. Трогательная девушка. Жалко её до слёз.

Солдаты нашли этот протез. Там ещё любовь с этим… солдатиком. Ну и так далее.

Многие смотрели, не буду пересказывать подробно.

Первый раз прочитала, будучи молодой девушкой. Под сильным впечатлением была. Прочла ещё раз.

До сих пор не могу объяснить – почему меня так тронула эта девушка еврейской национальности?

И вот появилось ощущение, что это неспроста, как-то связана и с моей жизнью эта давняя история. Какое-то родство. То есть это некий тайный знак для меня. Волнительно стало вдруг.

Вообще у меня в жизни очень многое параллельно происходит, и – эта девочка. Приходит ко мне в мыслях, тогда я перебираю в памяти, какие-то детали нахожу, всякий раз новые.

Жизнь идёт, всякое происходит, и десять лет тому назад у меня умер папа. Ему почти восемьдесят было, он не вставал уже, долго умирал, мучительно. А болел он давно и был очень больным человеком.

Только нельзя привыкнуть к болезни. Утомляет и больного, и тех, кто рядом находится.

Он был сиротой. До войны остался без родителей. Одиннадцатый ребёнок в семье. Его отец «родил» в семьдесят лет. Через десять лет отец умер. Дедушка мой.

В баньку пошёл, попарился, лёг спать и не проснулся. Смерть – обзавидуешься, лёгкая, сказочная, можно сказать, смерть.

Всем, извините – в радость. Так ведь и есть, положа руку на сердце.

С моим отцом за десять-то лет все устали, да он и сам тяготился уже.

А перед смертью своей папа рассказал, что его отец, мой дедушка, похоронил свою первую жену. Она умерла от голода в Смоленской области, в тридцать четвёртом году был в тех краях сильный голод.

И он выбрал себе новую жену, женщину лет сорока. Она хромала, небольшой протез, и её в жены никто не брал. Никому она не была нужна.

Куда же ей в такую большую семью? Какой реальный прок? Ей бы самой кто помог, а тут хозяйство неподъёмное.

И она ему, эта женщина, родила ещё двоих детей. Кроме моего отца, ещё и сестру его родила.

И вот они жили в городке, шли бои между немцами и красноармейцами. Война. И эта женщина попадает в гетто. А кто попадал в гетто? Люди еврейской национальности.