Papers I. Ни один из языков не может претендовать на более или менее адекватное изображение реальности, но они сами и задают то поле лингвистической реальности, в котором живет человек. Ирония, связанная с осознанием относительности наших представлений, дает обществам одно важное преимущество – надежду на мирный характер сосуществования носителей разных языков, ни один из которых не вправе претендовать на монополию и власть. Сходный аргумент об исчезновении конфликтов в ситуации постмодерна мы находим у Ж.-Ф. Лиотара, о чем будет сказано ниже.

194

См.: Ankersmith F. Historiography and Postmodernism // History and Theory. 1989. Vol. 28. P. 137–153 (рус. пер.: Анкерсмит Ф. Историография и постмодернизм // Анкерсмит Ф. История и тропология: взлет и падение метафоры / Пер. с англ. М. Кукарцевой, Е. Коломоец и В. Кашаева. М., 2009. С. 275–306); критику тезиса Анкерсмита см.: Гинзбург К. Микроистория: две-три вещи, которые я о ней знаю // Гинзбург К. Мифы-эмблемы-приметы: Морфология и история. Сборник статей / Пер. с ит. С. Л. Козлова. М., 2004. С. 310–311, 318–319 (впервые в 1994 г.).

195

Jenkins K. At the Limits of History. Essays on Theory and Practice. P. 4.

196

Ibid. P. 261.

197

Как если бы онтологический статус химических или физических формул должен был совпадать с волно-корпускулярной текстурой материи, для того чтобы ученые могли спорить, какая из них лучше описывает факты. Естественные науки обходятся без гомологии реальности и способов ее описания.

198

Lyotard J.-F. La Condition postmoderne: rapport sur le savoir. Paris, 1979 (рус. пер.: Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна / Пер. с фр. Н. А. Шматко. М.; СПб., 199).

199

В результате изменения социально-экономической структуры коммуникаций исчезает доверие граждан к «большим нарративам». Ни экспертные оценки технократов, ни консенсус по модели Ю. Хабермаса не достаточны, чтобы вернуть веру общества в конкурирующие между собой дискурсы. Впрочем, с точки зрения Лиотара, эта утрата легитимности сопровождается своеобразным умиротворением социальных конфликтов через рынок и ощущение тотальной прозрачности массовых коммуникаций.

200

Baudrillard J. Simulacres et Simulation. Paris, 1981 (рус. пер.: Бодрийяр Ж. Симулякры и симуляции / Пер. с фр. А. Качалова. М., 2015). Тексты-симулякры не просто прячут подлинный смысл, но представляют собой единственную истину новых медиатизированных и коммодитизированных социальных отношений. Бесконечные коммуникации и составляют отныне «пустыню реальности», за которой ничего больше не стоит. Речь не карта реальности, но сама реальность. Впрочем, эта действительность лишена определенности и смысла. Как показывает С. Н. Зенкин, подобно романтикам, Бодрийяр видит в симулякрах лишь тени утраченной подлинной реальности (природы, исторического прошлого, народного волеизъявления), но вернуться к истоку в современном социальном контексте уже невозможно (см.: Зенкин С. Н. Ложное сознание: Теория, история, эстетика // Интеллектуальный язык эпохи: История идей, история слов. М., 2011. С. 22–38).

201

Деррида Ж. Призраки Маркса / Пер. с фр. Б. Скуратова под ред. Д. Новикова. М., 2006. С. 30.

202

Jenkins K. At the Limits of History. Essays on Theory and Practice. P. 11. При этом радикальный релятивизм Дженкинса и левых постмодернистов не сводится к утверждению позднего капитализма. По мнению Дженкинса, он служит для атаки на статус-кво и разрушения любого интеллектуального обоснования существующего общественного порядка. Впрочем, остается неясно, как разрушение любых оснований в целях апологии позволяет сформулировать общую левую позитивную повестку, без которой релятивизм сохраняет свою функцию поддержания бесконечного плюрализма мнений при позднем капитализме. Более критически настроенный к релятивизму американский историк культуры и марксист Ф. Джеймисон написал скандальную статью, а затем книгу, где прямо в названии увязывает постмодернизм и поздний капитализм (см.: Jameson F. Postmodernism, or, the Cultural Logic of Late Capitalism. Durham, 1991; рус. пер.: Джеймисон Ф. Постмодернизм, или Культурная логика позднего капитализма / Пер. с англ. Дм. Кралечкина под ред. А. Олейникова. М., 2019).

203

Kuhn T. The Structure of Scientific Revolutions. Chicago, 1962 (рус. пер.: Кун Т. Структура научных революций / Пер. с англ. И. З. Налетова. М., 1977).

204

Скиннер К. Значение и понимание в истории идей // Кембриджская школа: теория и практика интеллектуальной истории / Сост. Т. Атнашев, М. Велижев. М., 2018. С. 53–122; пер. с англ. Т. Пирусской.

205

Покок Дж. Г. А. The State of the Art. (Введение к книге «Добродетель, торговля и история») // Кембриджская школа: теория и практика интеллектуальной истории. С. 142–188; пер. с англ. А. Бондаренко и У. Климовой под ред. Е. Островской (впервые статья вышла в 1985 г.).

206

Повышенное внимание к первоначальному контексту политического жеста не мешало Скиннеру и Пококу выстраивать метанарративы: оба основателя Кембриджской школы (а также Дж. Данн, много занимавшийся творениями Дж. Локка: Dunn J. The Political Thought of John Locke. Cambridge, 1969) восстанавливали утраченные смыслы и языки, тем самым актуализируя их, но при этом следуя правилам научного исследования, то есть главным образом избегая анахронизмов. Именно так Скиннер реанимировал третье понятие свободы, оказав влияние на Ф. Петтита с его концепцией свободы как недоминирования, а Покок «открыл» республиканскую традицию Нового времени (подробнее см.: Pettit Ph. Republicanism: A Theory of Freedom and Government. Oxford, 1997; рус. пер.: Петтит Ф. Республиканизм. Теория свободы и государственного правления / Пер. с англ. А. Яковлева, предисл. А. Павлова. М., 2016); Pocock J. G. A. The Machiavellian Moment. Florentine Political Thought and the Atlantic Republican Tradition. Princeton, 1975 (рус. пер.: Покок Дж. Г. А. Момент Макиавелли: Политическая мысль Флоренции и атлантическая республиканская традиция / Пер. с англ. Т. Пирусской под ред. А. Олейникова; общ. ред. Т. Атнашева и М. Велижева. М., 2020); Skinner Q. Liberty before Liberalism. Cambridge, 1998 (рус. пер.: Скиннер Кв. Свобода до либерализма / Пер. с англ. А. Магуна. СПб., 2006).

207

См.: Кембриджская школа: теория и практика интеллектуальной истории; Collini S. The Identity of Intellectual History // A Companion to Intellectual History / Ed. by R. Whatmore and B. Young. P. 7–18, а также настоящее издание.

208

Intellectual History: Five Questions / Ed. by M. H. Jeppesen, Fr. Stjernfelt and M. Thorup. Copenhagen, 2013.

209

A Companion to Intellectual History / Ed. by R. Whatmore and B. Young.

210

Помимо аргументов Куна, о которых мы кратко сказали выше, мы также можем отметить более позднюю версию социологии знания П. Бурдье, направленную на изучение академического пространства в современной ему Франции (см.: Bourdieu P. Le champ scientifique // Actes de la Recherche en Sciences Sociales. 1976. Vol. 2. № 2–3. P. 88–104; рус. пер.: Бурдье П. Поле науки // Альманах Российско-французского центра социологии и философии Института социологии Российской академии наук. М.; СПб., 2002. С. 15–56; пер. с фр. Е. Д. Вознесенской). Ученые играют в игру, где «научная истина» – главная ставка, которая определяется исключительно признанием коллег, а реальной целью служит увеличение социального капитала. Объективная истина и ее критерии не вполне исчезают из поля науки, но на первое место выходит социальное измерение дискурса, претендующего на статус нормы в ученом сообществе. Однако сами эти процессы формирования знания в конкурентном академическом поле социолог может вполне доказательно изучать, что позволяет говорить об общей повестке языкового реализма.

211

Этот аргумент мы последовательно обсуждаем в следующем