Ирица не отвечала, следя за ним взглядом. Он сел за стол напротив своего фонаря.

— Сядь и ты, — посоветовал лесовице. — Не надо прятаться от меня в углу. Моя сила пугает тебя лишь потому, что она нездешняя. Но и могущество Вседержителя не менее нездешне, однако его считают благодетелем мира. Все-таки ты не человек, верящий в Единого Создателя, лесовица, чтобы без долгих слов называть меня Врагом.

— Зачем ты это говоришь? — в тревоге спросила Ирица, по-прежнему оставаясь в углу.

— Что я говорю — не так уж и удивительно, — покачал головой Князь Тьмы. — Я ничто из того, что есть в этом мире. Чтобы быть чем-то, я должен, как невидимка — в плащ, облечься и в плоть, и в голос. Вот говорящая лесовица — другое дело… Неужели трава и деревья тоже в скором времени вздумают вести разговоры? Зачем тебе дар речи? Откуда он у тебя?

— Чтобы Берест понимал. Ему трудно без слов, — ответила Ирица.

— Оставь его. Это песчинка… — с неудовольствием пошевелил пальцами Князь Тьмы. — Берест не нужен, — повторил он.

— Тогда верни его мне, — снова сказала Ирица.

— Наберись терпения, — произнес Князь Тьмы. — Лучше бы тебе сесть, разговор будет долгим, — повторил он. — Но если тебе удобнее слушать оттуда, — он с едва заметной усмешкой кивнул, — то пусть…

Ирица осталась на месте.

— Не знаю, насколько важно для тебя это знание, лесная пряха. У людей есть писания. Там сказано, что Вседержитель был изначально. Он создал вселенную и Обитаемый мир. Он создал небожителей, он создал и меня самого. По Его замыслу, я, самое совершенное его создание, должен был стать князем небожителей и учить их благу. Но я сказал им: «Покиньте край у Подножия небесного Престола: за его пределами лежит Обитаемый мир. Он — чаша, которая питает могущество Вседержителя. Отпейте и вы из этой чаши, овладейте миром». Небожителей охватило желание отпить из чаши могущества и стать подобными Вседержителю. Лишь немногие из них не нарушили Его воли. Обитаемый мир лежал в хаосе. Смерть и жизнь так быстро сменяли друг друга, что мир словно плясал или струился. Небожители расселились по Обитаемому миру и обрели смерть и рождение. Они испытали болезни, узнали нужду, но не получили могущества. Они стали людьми. Так произошло искажение замысла Вседержителя. В гневе Он создал преисподнюю — Подземье — где во мраке заточил первого из князей, меня самого. Отныне меня стали называть Князем Тьмы, а также Тюремщиком, потому что в Подземье я воздвиг Тюрьму Мира. Люди, которые шли за мной, были отданы мне во власть, и первое поколение сошло во мрак.

Ирица вздрогнула, как от прикосновения холода. «Неужели бывшие живые люди оказываются потом в этой пустоте, которая — он?».

— Одних я взял себе на службу, — продолжал Князь тьмы, — другие были брошены в Тюрьму, потому что отказались мне служить. Вседержитель не спас этих последних за то, что прежде они отвергли Его, и их сущность извратилась от мук, — Князь Тьмы помолчал немного, глядя мимо Ирицы, и просто добавил. — Так говорится в писаниях. Я сам рассказываю это иначе.

Ирица, не приближаясь, присела у стены.

— Вседержитель сотворил Обитаемый мир и людей. Это я знаю. Я сам сотворен Им. Но и я умею творить. Более того, и Обитаемый мир умеет порождать существ, подобных тебе. И потому я не пожелал быть всего лишь князем этого мира. Я должен был быть лишь частью замысла Вседержителя, но у меня свои замыслы.

— Разве мы тебе мешаем? Отпусти нас, — попросила Ирица.

Ей были безразличны битвы потусторонних сил. Она не представляла даже, как могуч Князь Тьмы по сравнению и с Берестом, и с ней.

— Ты — загадка, — произнес князь Тьмы. — Земнородные всегда живут своей жизнью и не вовлекаются ни в дела людей, ни в борьбу за какую бы то ни было цель. Я оградил маленький клочок земли непроходимой границей. Не только люди, но и подобные тебе не пересекают ее. Как это вышло, что вы перешли границу? Как вышло, что ты вочеловечилась и стала женой человека? Это так же невероятно, как если бы камень или дерево говорили с человеком о любви и выполняли его желания.

— Берест дал мне имя, — ответила Ирица. — Он позвал меня.

Она надеялась, что, если она на все ответит, Князь Тьмы скорее уйдет.

— Мне известно это человеческое поверье, — произнес он.

В глубине его темных глаз так же бились блики пламени, как в фонаре.

— Но, похоже, есть еще какое-то условие… Что такого твой Берест сделал, чего не делал я? — продолжал князь Тьмы, точно сам с собой. — Как он сумел позвать тебя так, чтобы ты откликнулась, почему ты сочла своим именем его зов? Посмотри! — он остановил пронизывающий взгляд на Ирице и встал. — Разве он так хорош собой? Может быть, это важно для вас, детей земного мира?

Князь, прекрасный и грозный, стоял перед лесовицей, в простой рубашке без украшений, молодой, стройный, с тонким и властным лицом, казавшимся очень юным, потому что на нем не было и следа бороды и усов.

— Береста больше нет! — сказал Князь Тьмы. — Забудь о нем навсегда!

— Ты — как зимний холод. Когда птицы в лесу замерзают на лету… Как тьма, за которой не будет утра, — с ужасом сказала Ирица.

Ощущение «не-жизни», которое источал Князь, так пугало Ирицу, что глаза у нее сверкали зеленым светом. В отчаянии она постаралась оттолкнуть Врага остатками своей лесной силы, которую прежде использовала только как целебную. Силой жизни она попробовала защититься от не-жизни, иначе, казалось ей, та затянет ее в пустоту.

— Я не хочу тебе вредить, — медленно произнес Князь Тьмы, отступая к двери.

Он вышел, а переносной фонарь остался тускло гореть на столе.

Ирица, сжавшись, затаилась в углу.

Берест и сам не понимал, почему в его жизни все так просто. Нет, не легко. Кому в жизни легко? Но просто.

Дома, в Даргороде, он знал, что надо защищать свою землю. Жизнь ему была дорога, потому что хороша. Плохо ли быть сильным, здоровым, старшим сыном в семье, почитать мать и отца, пахать, сеять, косить и быть опорой и защитой родне и соседям? Но когда его край разорили степные кочевники, все осталось по-прежнему просто. Берест знал, что будет пытаться бежать из плена, из басурманских краев: не жить ведь в неволе!

Ненависти к кочевникам у него не было. По дороге, пока пленников вели на продажу, Берест немного научился их языку. Простил ли он разорение родного села и свои раны? Нет, не простил. Кто же захватчиков прощает? На степняков, что подгоняли плетьми пеших, связанных вместе людей, он сердился, грозился в ответ, и не только затем, чтобы отвлечь их на себя от более измотанных и беспомощных, а еще и потому, что отводил душу. Но на остановках окликал сторожей:

— Совсем людей заморили, не видишь? Дай нам напиться.

Он не стыдился просить у них, коли нужно, потому что это было по-человечески.

И на каменоломнях для Береста все было просто. Хотя там проводились молебны, и священники поучали рабов, что всякая душа да будет покорна властям, их поучения не оставили в сердце Береста никакого следа. Обмануть надсмотрщиков, бежать от хозяина было для него такое же правое дело, как биться с кочевниками за родной дом. Поэтому Берест, побратавшись с Хассемом, не только сам совершил побег, но без колебаний вернулся, чтобы выручить и его.