— Винс рассказывал мне об этих случаях, Коннер. Не забывайте, я с двадцати лет живу с клеймом «подозреваемого номер один». Даже если меня оправдают, ко мне все равно будут относиться как к парии, которому удалось перехитрить систему и выйти сухим из воды. Я не могу больше так жить. Если вы откажетесь защищать меня на этом основании, я найду того, кто согласится.

Наступило долгое молчание, потом Бэнкс спросил:

— А с Кей вы об этом говорили?

— Да, говорил.

— Значит, она согласилась?

— Да, хотя и неохотно. Кроме того, она согласилась еще на одно условие.

— Что за условие?

— Я позволю ей находиться рядом со мной на протяжении судебного процесса. Но после того как меня признают виновным, а я полагаю, что так, скорее всего, и будет, она должна будет развестись со мной и начать новую жизнь. Если бы она не согласилась, я не позволил бы ей больше навещать меня в тюрьме.

Быть может, это покажется безумием, но через день или два я стала радоваться тому, что по ночам остаюсь одна. Раз Питер не может быть со мной, значит, я лучше буду спать в одиночестве. В присутствии Джейн и Гэри Барр мне почему-то становилось не по себе. Джейн буквально душила меня своей заботой. Я понимала, что ее беспокоит мое отвратительное самочувствие, но мне все равно не хотелось чувствовать себя насекомым, которого рассматривают под микроскопом.

После визита следователей Мэгги примчалась ко мне вся в слезах, твердя, что никогда не позволила бы им подняться на чердак, если бы думала, что это расстроит меня. Я слишком многим ей обязана и слишком сильно ее люблю, поэтому не стала еще больше растравлять ее раны. Как объяснили мне адвокаты, хотя письмо моего отца и было адресовано Питеру, следствие не обладало никакими доказательствами того, что оно не попало в руки кому-то другому. Во время обыска в доме в отцовских бумагах обнаружилась еще одна копия плана благоустройства.

Мне удалось убедить Мэгги, что я вовсе ее не избегаю, и объяснить, почему я не могу позволить ей жить со мной. В конце концов она согласилась, что ей удобнее в своем собственном доме, в привычном уютном кресле, в своей постели. Я заверила ее, что мне здесь ничто не угрожает: охранники круглосуточно дежурили у ворот и патрулировали территорию поместья. Упоминать о том, что Питер в тюрьме и потому опасаться за мою безопасность у нее нет никаких оснований, я не стала.

Навещать Питера в тюрьме было мучительно. Он настолько вбил себе в голову, будто виновен в гибели Сьюзен и моего отца, что его заинтересованность в собственной защите начала сменяться странной беспристрастностью. Большое жюри присяжных постановило, что он должен предстать перед судом по обвинению в обоих убийствах, и первое заседание было назначено на октябрь.

Адвокаты, главным образом Коннер Бэнкс, постоянно встречались с ним в тюрьме, так что мы с ним стали видеться реже. Мне начали звонить люди, с которыми я работала в библиотеке, и просто друзья, здешние и манхэттенские. Они так боялись ненароком задеть меня, были полны сочувствия и одновременно смущения, не знали, что сказать.

«Мне так жать твоего отца. Я пришла бы на похороны, если бы знала, где они состоятся…»

«Кей, если я чем-то могу тебе помочь, ну, может быть, вдруг тебе хочется сходить с кем-то поужинать или в кино…»

Я понимала всех этих достойных людей: на их месте кто угодно пришел бы в замешательство. С одной стороны, я была миссис Питер Кэррингтон, женой одного из самых богатых людей страны, а с другой стороны, я была миссис Питер Кэррингтон, женой человека, который совершил двойное, если не тройное убийство.

Я отменила все свои встречи. В такой ситуации даже самый обычный обед не принес бы никому ничего, кроме неловкости. Но вот если мне с кем-то и хотелось встретиться, так это с Гленном. Когда он позвонил мне, голос его звучал совершенно обыденно, без всякой натянутости.

— Кей, тебе сейчас, должно быть, страшно тяжело, — сказал он.

И на этот раз я опять рада была его слышать.

— Да, это так, — не стала я кривить душой.

— Кей, может, это и звучит по-дурацки, но я все время пытался понять, чего на твоем месте хотелось бы мне. И понял.

— И что же это?

— Поужинать со старым приятелем вроде меня. Послушай, я понимаю, что никогда не был для тебя кем-то большим, так что не волнуйся. Ну, что скажешь?

Он говорил искренне. Гленн знал, что никогда не был тем, кто мне нужен. Да и я, честно говоря, не была той, кто нужна ему. Я с радостью сходила бы с ним куда-нибудь поужинать, но, с другой стороны, не представляла себе, что испытала бы на месте Питера, прочитав в газетах, что его видели в ресторане в обществе его прежней подружки.

— Гленн, это очень заманчивое предложение, но я не могу, — сказала я, а потом, к собственному изумлению, добавила: — По крайней мере, пока.

Когда я начала верить, что Питер прав и что в измененном состоянии сознания он действительно совершил все те преступления, в которых его обвиняли? Ну, раз уж он сам верит в это, принялась уговаривать я себя, как я могу думать иначе? И разумеется, от этой мысли мне стало больно.

Я принялась представлять себе моего отца в последние несколько недель жизни. Со своим всегдашним стремлением все и всегда доводить до совершенства он мечтал увидеть свой план благоустройства поместья воплощенным полностью, пусть даже и не мог сам доделать эту работу.

Судя по результатам судебно-медицинской экспертизы, его ударили по голове с такой силой, что в черепе образовалась вмятина. Неужели это Питер нанес ему удар каким-то тяжелым предметом?

Потом меня захватили детские воспоминания, воспоминания, которые я всегда старалась подавить, потому что считала, что отец бросил меня.

…Вот мы с ним воскресным утром после церкви идем в парк Ван-Сон кататься на пони.

…Вот мы вдвоем кулинарничаем на нашей кухоньке и он рассказывает мне, что Мэгги никогда не умела готовить, и потому мама волей-неволей вынуждена была освоить рецепты из кулинарной книги. «Мэгги до сих пор не умеет готовить, папа», — подумала я.

…Записка, которую он написал Питеру. «Мне будет не хватать наших разговоров. Желаю вам всего самого доброго».

…Тот день, когда я пробралась в особняк Кэррингтонов и поднялась в часовню.

Оставшись в доме одна, я начала ходить в часовню чуть ли не каждый день. За эти годы она совсем не изменилась. Облупленная статуя Девы Марии стояла на месте, как и стол, который, должно быть, когда-то служил алтарем, и два ряда скамей. Я принесла туда новую электрическую свечу и поставила ее перед статуей. Я могла просидеть там десять или пятнадцать минут, то молясь, то вспоминая короткую перепалку, свидетельницей которой я невольно стала в тот день, двадцать два с половиной года назад.

Именно там у меня зародилась одна мысль. Мне никогда не приходило в голову, что, возможно, Сьюзен Олторп и была той самой женщиной, которая просила денег у неизвестного мужчины. Она ведь была из состоятельной семьи. Я не раз читала, что у нее был собственный трастовый фонд, и немалых размеров.