— Не обольщайся, — буркнула Света. — Просто сочла своим долгом предупредить. И вообще… — её голос дрогнул, — ты же теперь с Даней. К чему тебе какие-то чужие, посторонние компании? Тебе его одного мало?

Шурик сверлила её лицо подозрительным взглядом. Свете становилось всё более и более неуютно.

— Постой-ка… — тень очередной догадки промелькнула на лице Шурика: всё-таки она была ужасно прозорлива. — Неужели ты… всерьёз влюблена в Даню? И наше с ним невинное развлечение вчера вечером приняла слишком близко к сердцу? Я-то думала, у тебя это так… временное помутнение рассудка.

Света вскочила, чуть не опрокинув стул.

— И слышать ничего не хочу о ваших «невинных развлечениях». Совет да любовь!

Она торопливо покинула столовую, не видя, как смотрит ей в спину Шурик и самодовольно, счастливо улыбается.

На выходе из столовой Света столкнулась со своим ночным спасителем — народным артистом.

— Деточка, как вы себя чувствуете после вчерашнего? — громко (чёрт побери, слишком громко!) поинтересовался он у неё. Она покраснела и, понизив голос, выдавила из себя:

— Всё хорошо… Пожалуйста, не надо так кричать. Нас могут услышать.

— Но ведь зло должно быть наказано! — патетически изрёк артист, покачивая головой и тряся жирным подбородком. — Не знаю, кто был этот подонок и мерзавец, но на него однозначно нужно написать заявление в милицию!

— Пожалуйста! — взмолилась Света чуть ли не со слезами. — Никакой милиции! Я вообще не хочу, чтобы кто-нибудь об этом узнал. К тому же… я не знаю, кто это был, — соврала она. — Я не видела его лица.

Некоторое время артист взирал на неё с печалью и пониманием, а затем сочувственно вздохнул.

— Всё ясно. Задеты женская честь и достоинство… разумеется, вы не хотите огласки. Простите меня, деточка, я бестактный старый осёл.

«К тому же, ещё и очень шумный старый осёл», — обречённо подумала Света. На них уже косились из-за ближайших столиков.

— Всё в порядке, — она улыбнулась ему дрожащими губами. — Просто… давайте забудем об этом навсегда. И ещё раз спасибо вам большое за вчерашнее.

Она поспешно зашагала к своему домику, в его спасительное укрытие, от досады не замечая ничего и никого вокруг. Поэтому, когда её резко дёрнули за руку и затащили в беседку, Света смогла лишь сдавленно охнуть.

Это был Олег. Он притиснул девчонку к резной стене беседки и впился в её лицо колючим, цепким взглядом.

— Не вздумай кричать, — предупредил он. Несмотря на то, что неподалёку ходили люди, вокруг было светло и безопасно, Света замерла от ужаса — такой ледяной холод сочился из его глаз, таким стальным был голос. Колени её подогнулись, и она чуть не упала.

— Не пытайся вредить мне и преследовать… поняла, крошка? — прошипел он с ненавистью. — Мне не нужны неприятности. И моему отцу тоже. Если ты такая дура, что не понимаешь своего счастья, то надеюсь хотя бы, что не настолько тупа, чтобы нести заявление в милицию. Ты ничего не сможешь доказать, — он угрожающе сжал ей руку. Света негромко вскрикнула от боли, но он не обратил на это внимания.

— Я ничего не успел с тобой сделать, — негромко продолжал он, буравя её злым взглядом. — Тебе никто не поверит. Ни один врач не сможет ничего подтвердить, потому что ничего и не было. А вот жизнь твою… и карьеру в кино отец может испортить, если захочет. Ему достаточно сделать лишь пару звонков куда надо.

— Я никому ничего не сказала и не скажу, — выдохнула Света. Он заметно расслабился и выпустил её руку, а затем даже посмел цинично улыбнуться.

— Ну и отлично. Я знал, что ты умненькая и понимающая девочка, и что мы найдём общий язык. Может, оставишь телефончик, а? — он подмигнул с похабной усмешкой, но Света в ужасе замотала головой и, получив долгожданную свободу, стремглав бросилась вон из беседки.

Разумеется, она не собиралась идти в милицию — ни до этого разговора, ни после него. Ей было ужасно стыдно. Она уже впитала в себя негласную истину о том, что «если изнасиловали — значит, сама виновата». С порядочными и честными девочками никогда подобного не случается, это было хорошо всем известно.

Она вспомнила случай, о котором гудел весь Речной пару лет назад. Девушку из их школы изнасиловал отчим, и она, не побоявшись огласки, написала на него заявление. Она просто хотела, чтобы зло было наказано и преступник сидел в тюрьме. В итоге общество осудило и морально распяло не насильника, а жертву.

Все свидетели в один голос твердили, что подлая бессовестная девка портит жизнь хорошему, честному и порядочному человеку. Было там и классическое «сучка не захочет — кобель не вскочит», и то, что десятиклассница наверняка сама провоцировала отчима своим вызывающим поведением…

Судья с суровым пониманием кивала в ответ на слезливые признания подсудимого: дескать, эта юная стерва ходила и вертела перед ним жопой в коротком прозрачном халатике, явно сама напрашивалась. Адвокатом были вслух зачитаны прекрасные характеристики подсудимого с места работы: отличный специалист, кристальной души человек, душа компании, отзывчивый товарищ и вообще миляга. Даже мать, которая в этой ситуации, казалось бы, должна всецело перейти на сторону поруганной дочери, разобиделась на неё за такую подлянку и предпочла поверить мужу, которого так цинично «спровоцировали» и «подставили».

Отчим в итоге получил два года условно, а девушку буквально заклевали. Весь город показывал на неё пальцем и шушукался за спиной, называя развратницей и шалавой. В конце концов, не выдержав такого давления, старшеклассница покончила с собой.

Света плохо разбиралась в системе советского правосудия, но что-то ей подсказывало, что если Олег был так самоуверен — значит, у него есть на то основания, и, следовательно, ему в любом случае ничего не грозит. Тем более, изнасилования как такового и не было, лишь его попытка… Она действительно ничего не потеряла, кроме доверия к людям, и ничего не приобрела, кроме жгучего, разъедающего внутренности стыда. Ей казалось, что она никогда не сможет отмыться от этой грязи…

На этом фоне даже переживания об измене Дани отошли на второй план. Хотя иногда Света мысленно возвращалась к тому проклятому вечеру у костра и снова и снова прогоняла в памяти сцену приглашения на танец, только с разными концовками.

«Потанцуем?» — спрашивал её Олег. «Она не танцует», — отвечал Даня. «Совершенно верно, не танцую», — подтверждала она, крепче сжимая Данину ладонь.

«Потанцуем?» — спрашивал её Олег. «Она не танцует», — отвечал Даня. «Почему это не танцую? Я — очень даже, — поправляла его Света. — Но — только с тобой, и ни с кем больше…» И они с Даней, поднявшись, принимались кружиться в танце друг у друга в объятиях.

«Потанцуем?» — спрашивал её Олег. «Нет, мы с Даней уже уходим», — отзывалась Света, и, взявшись за руки, они торопливо покидали компанию.

«Так я действительно влюблена в него?» — размышляла Света. Странно и непривычно было думать о Дане в таком ключе. Он всегда, всю жизнь, находился рядом. Он был самым близким другом и почти родным человеком, знакомым до чёрточки — до царапин на коленках, до непослушных вихров, которые он постоянно приглаживал, до трогательной улыбки, от которой его лицо словно освещало солнышко… Это было своё, привычное, уютное и спокойное. Однако воспоминания о том утреннем «почти-что-поцелуе» наполняли её сердце горько-сладкой тоской.