– Вы много любили? Богата ли ваша личная жизнь? – спросил я его.

– Да, очень богата, – подтвердил он, глядя на меня через поднесенную ко рту чашку с отваром йербалуисы и мяты. – Но я никогда не любил ни одной женщины из плоти и крови.

Он сделал эффектную паузу, как бы определяя степень моей наивности и глупости.

– Вы думаете, я мог бы делать все, что я делаю, если бы тратил свою энергию на женщин? – назидательно произнес он, и в голосе его прозвучало отвращение. – Вы воображаете, будто можно одновременно делать детей и писать драмы? Вы считаете, что можно придумать и создавать сюжеты, живя под страхом сифилиса? Женщины и искусство – взаимоисключающие понятия, друг мой. Женские прелести – могила для художника. Воспроизводить себе подобных – что в этом хорошего? Этим занимаются и собаки, и пауки, и кошки. Нужно быть оригинальным, друг мой.

Внезапно он вскочил, заявив, что у него только-только времени, чтобы поспеть к пятичасовой передаче. Мне стало досадно, я бы весь вечер слушал его рассуждения, так как мне, вроде бы не желая того, удалось затронуть сокровенные тайны его "я".

В моем кабинетике на «Радио Панамерикана» меня ждала тетушка Хулия. Они сидела, как королева, у меня на письменном столе, выслушивая комплименты Паскуаля и Великого Паблито, которые наперебой подобострастно демонстрировали ей радиосводки и поясняли, как функционирует Информационная служба. Она непринужденно смеялась, но, когда я вошел, стала серьезной и слегка побледнела.

– Вот так сюрприз, – сказал я, чтобы что-нибудь сказать.

Но тетушка Хулия не была расположена к иносказаниям.

– Я пришла заявить тебе, что не привыкла, чтобы бросали трубку, – произнесла она решительным тоном. – Тем более такие сопляки, как ты. Может, ты скажешь мне, что за муха тебя укусила?

Паскуаль и Великий Паблито застыли, весьма заинтересованные подобным началом драмы, переводя взгляды с меня на нее и обратно. Я попросил их выйти на минуту, они сделали зверские рожи, но не посмели перечить.

– Я бросил трубку, но на самом деле мне хотелось придушить тебя, – сказал я, как только мы остались вдвоем.

– Не имела понятия о таких твоих наклонностях, – ответила она, глядя мне в глаза. – Можно узнать, что же с тобой происходит?

– Ты прекрасно знаешь, что со мной происходит, и не прикидывайся дурочкой, – сказал я.

– Ты ревнуешь, потому что я поехала обедать с доктором Осоресом? – спросила она насмешливо. – Сразу видно, что ты сопляк, Марито.

– Я запретил тебе называть меня Марито, – напомнил я. Я чувствовал, что меня охватывает раздражение, голос начинал дрожать, и я сам не ведал, что говорю. – А теперь я запрещаю тебе называть меня сопляком.

Я сел на край стола. Как бы в знак протеста тетушка Хулия встала и сделала несколько шагов к окну. Скрестив руки на груди, она смотрела в серое, влажное, прозрачное утро. Но утра она не видела, она подыскивала слова, чтобы сказать мне хоть что-нибудь. На ней было голубое платье и белые туфли. Мне вдруг захотелось поцеловать ее.

– Давай все расставим по своим местам, – сказала она, все еще стоя ко мне спиной. – Ты ничего не можешь запретить мне, даже в шутку, по той простой причине, что я не принадлежу тебе. Ты мне не муж, не жених, не любовник. Эти игрушки в виде прогулок под ручку, поцелуйчиков в кино – все это несерьезно и, главное, не дает тебе прав на меня. Ты должен хорошенько усвоить это, сынок.

– Ты действительно говоришь, словно моя мамаша, – сказал я.

– Дело в том, что я могла бы быть твоей мамашей, – ответила тетушка Хулия, и лицо ее погрустнело. Казалось, гнев ее прошел, а вместо него остались лишь старая боль, глубокая неудовлетворенность. Она обернулась и, сделав несколько шагов к письменному столу, остановилась рядом со мной. – Ты заставляешь меня чувствовать себя старухой, хоть я и не стара, Варгитас. И это мне не нравится. Все, что есть между нами, лишено здравого смысла сейчас и еще меньше – в будущем.

Я обвил ее за талию, она прильнула ко мне, но в то время как я с бесконечной нежностью целовал ее в щеку, в шею, в ухо (ее теплая кожа пульсировала под моими губами, и ощущение скрытой жизни ее вен вызывало во мне огромную радость), тетушка Хулия продолжала прежним тоном:

– Я много думала, и все это мне уже не нравится, Варгитас. Разве ты не понимаешь, что это нелепо? Мне тридцать два года, я разведена, ну скажи, что мне делать с восемнадцатилетним сопляком? Это уж извращения пятидесятилетних дам, я еще не дошла до такого.

Я был охвачен волнением и любовью, когда целовал ее шею, руки, тихонько покусывая ее ушко, проводя губами по ее носику, по глазам, путая ее волосы своими пальцами; иногда я даже не понимал, что она говорила. Ее голос дрожал, порой переходил в шепот.

– Вначале все это показалось забавным, особенно эта игра в прятки, – говорила она, позволяя целовать себя, но не делая даже попытки поцеловать меня. – Мне нравилось это еще и потому, что заставляло меня вновь почувствовать себя совсем молоденькой.

– Так на чем мы порешим? – прошептал я ей на ушко. – Со мной ты чувствуешь себя пятидесятилетней греховодницей или юной девушкой?

– Проводить время с голодным до смерти сопляком, держаться только за руку, ходить лишь в кино, так стыдливо целоваться – это значит вернуть меня к моим пятнадцати годам, – продолжала тетушка Хулия. – Конечно, чудесно влюбиться в скромного мальчика, который уважает тебя, не осмеливается соблазнить, обращается с тобой как с девочкой перед первым причастием. Но это опасная игра, Варгитас, и в основе ее – ложь…

– Кстати, я пишу рассказ под названием «Опасные игры», – прошептал я. – О неких «мотыльках», которые парят в воздухе, когда над аэродромом вблизи них взлетает самолет!

Я почувствовал, что она смеется. Через минуту она закинула мне руки на шею и приблизила лицо.

– Ну ладно, злость моя прошла, – сказала она. – В общем, я шла сюда, чтобы выцарапать тебе глаза. И мне будет жаль тебя, если ты еще раз бросишь трубку.

– Мне будет жаль тебя, если ты еще раз пойдешь с эндокринологом, – ответил я, ища ее губы. – Обещай мне никогда больше не ходить с ним.

Она отодвинулась, посмотрела на меня с сожалением.

– Не забудь, что я приехала в Лиму подыскать мужа, – полушутя сказала тетушка Хулия. – И думается, на этот раз я встретила того, кто мне подходит. Красив, воспитан, хорошее положение и седина в висках.

– Ты уверена, что это чудо женится на тебе? – спросил я, вновь поддаваясь ярости и ревности.

Она уперлась руками в бедра и, встав в вызывающую позу, возразила:

– Я могу сделать так, что женится.

Но, увидев мою физиономию, засмеялась, вновь обняла меня за шею, и мы целовались в порыве страсти-любви, когда услышали голос Хавьера:

– Вас поместят в тюрьму за скандальное, непристойное поведение. – Он был счастлив, обнимал нас обоих, а потом сообщил: – Худышка Нанси согласилась пойти со мной на бой быков, это надо отпраздновать.