Они вошли в комнату. Аркрайт дернулся, завидев меня, и обернулся к хозяину:

– Только не при мальчике. Умоляю вас, сэр…

Он держал потертый кожаный саквояж, который я сразу же узнал, и невидимый кинжал пронзил мне сердце. Это был полевой чемоданчик доктора, наследство его отца, который, в свою очередь, получил его от своего отца. Уортроп никогда бы не расстался с ним по доброй воле.

– Мне хотелось бы, чтобы Уилл остался, – жестко сказал фон Хельрунг, выпятив челюсть. Выглядел он так, будто собирался размахнуться и отправить Аркрайта в нокаут; актер из него был так себе. – И очень прошу извинить меня за это, Томас. Мальчик пережил многое бок о бок с нашим покойным другом; я подумал, что он заслуживает узнать о судьбе Пеллинора из первых рук.

Аркрайт рассеянно кивнул, упал в кресло, где прежде сидел Джейкоб Торранс, устроил саквояж на коленях, как малыш – любимую игрушку, и быстро забыл о моем присутствии. Все его внимание сосредоточилось на главной мишени – фон Хельрунге, который был целью его игры на доверии.

Старый монстролог взял свежую сигару из сигарного ящика и срезал кончик. Облизав обрезанный конец, фон Хельрунг зажег спичку; пламя изгнало с его лица все тени, залегшие в морщинах. На миг он показался на десять лет моложе.

– Так начните с начала и расскажите мне все, – сказал он, когда клубы сизого дыма окутали его голову. – Уортроп мертв?

– Это не начало, – возразил Аркрайт, – а и ужасный конец. За месяцы, проведенные в его обществе, я успел убедиться, что он и правда был тем великим человеком, которым я его считал. В десять раз более великим! Потеря для науки… для меня лично… и, конечно, для вас… для всего человечества! Неоценимая, доктор фон Хельрунг. Люди, подобные Пеллинору Уортропу, рождаются необычайно редко, может статься, раз в столетие, и потерять его сейчас, в расцвете сил, на пике его впечатляющего дарования – уму непостижимо.

– Увы, милый Томас, – посочувствовал фон Хельрунг, – такова судьба многих великих, но прежде всего – великих монстрологов! Скажите мне хотя бы, что Господь даровал ему, как пророку своему Моисею, узреть землю обетованную перед смертью. Видели ли вы с ним Невиданного? Взглянул ли он перед смертью в лицо Безликому? Если нет, то все было напрасно.

Аркрайт медленно покачал головой.

– Его унесли, фон Хельрунг. Выкрали из лагеря во тьме, словно десница Божья опустилась и схватила его, а потом… – он издал придушенный звук, будто боролся с тошнотой, – дождь! – Аркрайт согнулся в кресле, прижав саквояж к животу; я услышал, как слабо и глухо звякнули внутри инструменты. – Кровавый дождь – красный дождь из… из… – голос его упал до мертвого шепота, – из него.

– Что? – фон Хельрунг, казалось, был в искреннем ужасе. – Вы хотите сказать, его разорвали на части?

Аркрайт открыл рот, чтобы ответить, но не издал ни звука. Он беспомощно кивнул. Фон Хельрунг громко вздохнул и посмотрел на меня.

– Итак, с доктором Пеллинором Уортропом – семь, – тихо сказал он. – Нет – восемь, потому что мое сердце разбито вашим рассказом. Он был мне как сын, Томас – тот, с кем я с радостью поменялся бы сейчас местами. Ах, какой ужас, какой ужас, – он утер лоб ладонью, и на несколько минут воцарилось молчание. Затем фон Хельрунг поглядел на Аркрайта – и взгляд этот был тяжел. – Но вы спаслись. Как так получилось?

– Очень просто, сэр. Я убежал.

– И вы не видели тварь, которая его унесла?

– Была его очередь стоять на часах, – как бы защищаясь, ответил Аркрайт. – Я спал и проснулся от хлопанья палатки: ее колотило бурей, вот только буря спускалась вертикально сверху, с самых небес, и была сильна настолько, чтобы центральный колышек палатки треснул. Затем я услышал чудовищный рев: как раскат грома или взрыв тысячи фунтов тротила, а потом – такой громкий визг, что голова могла расколоться надвое. Я схватил винтовку и пополз к выходу – и увидел, как взлетают ноги доктора, его тащит в небо, а над ним… тень, такая огромная, что закрыла звезды, огромная как дом, и Уортроп взлетает, как спасенная душа в Судный день… Вот что я видел, мейстер Абрам. И буду счастлив не видеть этого больше никогда, пока жив!

– Счастлив? – переспросил фон Хельрунг, бесстрастно глядя на слезы, катящиеся у Аркрайта по щекам. – Нет, думаю, все были бы «счастливы» такого не видеть, Томас, кроме разве что того, кто все поставил на карту, чтобы найти тварь, которая его сожрала!

– Это случилось слишком быстро! В мгновение ока, мейстер Абрам! И мгновением позже – он вернулся… пролился всюду вокруг меня. Я посмотрел в небо – и меня до костей промочило… им. Им! И вы поставили бы мне это в вину? Вас там не было; не вы тонули в ошметках человека!

Он вновь согнулся, качаясь взад-вперед, баюкая саквояж Уортропа.

– Простите меня, Томас, – ласково сказал фон Хельрунг. – Я не сужу вас. Не передо мной вам держать ответ на смертном одре. Но вы здесь, а он – нет. Потому я и рад, и скорблю, и сбросил бремя, и взвалил его на себя. Как и вы, я уверен. Но погодите. Вы не закончили рассказ, а я хотел бы выслушать его весь: как вы выследили Джона Кернса, как нашли логово магнификума, и все такое прочее; но сперва выпьем, чтобы успокоить ваши нервы, ja? Уилл Генри, будь лапушкой и принеси мистеру Аркрайту выпить. Что будете пить, Томас?

– Немного виски было бы в самый раз, если есть; со льдом.

Я направился к бару, в то время как фон Хельрунг встал прямо напротив Аркрайта, который поднял саквояж на обеих руках и протянул его фон Хельрунгу, словно жрец, приносящий жертву своему божеству.

– Я вернулся с рассветом и вот что нашел. Я подумал, вам бы хотелось, чтобы я его привез. Это все, что от него осталось.

– Все?

Аркрайт шумно сглотнул и прошептал:

– Остальное мне удалось смыть в море, с приливом.

Виски для него был готов. Фон Хельрунг принял у меня стакан и передал Аркрайту, осушившему тот одним судорожным глотком.

– Ах-х.

– Не желаете ли еще? – осведомился фон Хельрунг.

– Немного помогает.

– Тогда нужно еще. Вы заслужили, Томас: все, до последней капли.

Когда Томас Аркрайт пришел в себя час спустя, он был уже не в уютной гостиной Абрама фон Хельрунга на Пятой авеню. Место, в котором он себя обнаружил, не было ни Пятой авеню, ни уютным.

Гадаю, что он заметил первым. Был ли то странный запах влажного воздуха, пропитанного химикалиями и слабыми полутонами разложения? Или же то, как посерел мир – серые стены, серый потолок, серый пол – и как все вокруг покрылось мрачной копотью от чада старых масляных ламп? Или, может, он заметил пыль, что еще не успела осесть на стены и лениво плавала в воздухе тесной каморки? Возможно. Но я подозреваю, что в первую очередь он заметил веревки.

– Ну, наш малыш проснулся, – пробормотал Джейкоб Торранс.

Аркрайт дернулся на стуле и, будучи крепко привязан к тому за руки и за ноги, чуть не перевернулся. Он прищурился в слабом свете единственной керосиновой лампы, что стояла на столе за спиной Торранса. Тот высился прямо перед пленником, шесть футов шесть дюймов массивного силуэта, с укрытым тенью лицом и голосом ангела мести, сошедшего с небес карать грешников.