Мы вошли в клуб лодочников и рыбаков — я, мама, папа и дядя Пиня в бойскаутских шортах — и первым делом увидали Реб Мотоцикла, стоящего у входа в тесном кружке своих последователей. Он курил, как человек, только что промотавший остатки семейного состояния на собачьих бегах, и приветствовал входящих резкими кивками.

Когда зал заполнился, как московский троллейбус в час пик, Савва Нитерман выбежал на улицу, чтобы позвать раввина. Реб Мотоцикл вошел в помещение и встал перед первым рядом. В отличие от Американского центра, в арендованном зале клуба лодочников и рыбаков не было сцены. Примерно две минуты Реб Мотоцикл молча курил, просвечивая публику прищуренными глазами, а затем разразился гневной речью.

— До меня дошли сведения, — заговорил он на своем окрашенном двойным акцентом, но четком русском языке, — что вам не нравятся фильмы, которые мы здесь показываем. Мне говорили, что некоторые жалуются, что, мол, фильмы у раввина не очень веселые. «Слишком пресные, — говорите вы. — Не очень веселые». Пресно, да? Невесело?

Раввин вытащил правую руку из переднего кармана брюк, яростно ею взмахнул и продолжил.

— Иными словами, еврейские фильмы не впечатляют вас, а те, что вы смотрите на бульваре, вам интересны? Вот что я слышу?! Ну что ж, отлично, у меня есть для вас новость, мои дорогие евреи. Или вы уже забыли, кто вы такие, с тех пор как стали ходить на их гойские шоу? В том случае, если вы забыли, кто вы такие, и если вы слепы и не видите того, что происходит на этой вилле, разрешите вам напомнить. Они охотятся за вашими душами. Этот пастор, он может говорить чуть иначе, чем евангелисты в Америке, но идет по той же дорожке. Поверьте, все они хотят одного. Я видал это и раньше, в разных одеждах. В России это были православные священники-выкресты, которые твердили о двойном избранничестве евреев — весь этот вздор. Потом еще это фиглярство под названием «евреи за Иисуса». А сейчас сладкие речи пастора. Все это ловушки, обман, духовный геноцид. Они никак не могут оставить нас в покое — как будто недостаточно уничтожили наших людей. И я предупреждаю вас, евреи, все они хотят одного. Они хотят получить кусок еврея. И некоторые попадают в их сети. Я вас предупреждаю еще раз, и дело тут не в фильмах, будь это здесь, в Ладисполи, или в Америке.

Раввин остановился, чтобы протереть лоб платком и прикурить еще одну сигарету. Все сто пятьдесят человек, заполнивших аудиторию, сидели не шелохнувшись. Только наш дядя Пиня громко высморкался и радостно проговорил мне в ухо: «Все они сумасшедшие фанатики, эти служители культа».

Реб Мотоцикл встал еще ближе к первому ряду и продолжил:

— Мои источники сообщают, что некоторые из вас говорят, будто бы раввин — ханжа. Что он не хочет показывать ничего такого, чтобы были голые люди в кровати. Вот что вы думаете? Чуть раньше я уже сказал, что дело не в фильмах, но сейчас хочу поправиться. Если дело в фильмах, пусть будет так, я не возражаю. Знайте, евреи, все, что есть у гоев, у нас, евреев, тоже есть. И у нас это было даже раньше. Так что, как говорит господин пастор, наслаждайтесь фильмом. Поехали.

Реб Мотоцикл хлопнул в ладони и дал знак киномеханику.

Свет погас, и с первыми кадрами вступительных титров и нотами саундтрека у меня участилось дыхание. Сердце колотилось от восторга. Действие фильма начинается в полупустом салоне самолета, летящего в Бангкок. В течение короткого начального эпизода главная героиня, юная замужняя француженка, занимается сексом с двумя разными мужчинами — с одним в туалете, с другим — прямо в салоне, под тонким пледом. Я никогда раньше не видел этого фильма, снятого по роману Эммануэль Арсан, но музыка была мне хорошо знакома. Я знал весь саундтрек от начала до конца. В Москве я часто крутил эту запись. Сколько раз мы с друзьями представляли, как окажемся на Западе, в кинотеатре, и испытаем на себе эффект всего фильма, от начала до конца, вместе с саундтреком. Это была одна из фантазий, которую я первым из моих московских друзей сравнил с реальностью. Невероятно, но факт: Реб Мотоцикл показал нам первую «Эммануэль» — жемчужину бессюжетного эротического кино, снятую еще в 1974 году.

Представьте себе всю сцену. Копия была старая, и не все слова в диалоге можно было уловить. Подумайте только, я даже не могу вспомнить, был ли этот фильм дублирован по-английски или же его показывали по-французски с английскими субтитрами, которые плохо читались. Темнота входила в общественный зал сквозь открытые окна, не принося облегчения нашим перегретым легким. В зале сидели дети и старики. Кое-кто из женщин начал тянуть своих мужей к выходу, но те сопротивлялись. Они не могли оторваться от экрана, где ненасытная Эммануэль познавала себя и свое тело при помощи мужчин, женщин, в парах и группах; в Бангкоке и в провинции, рядом с бурлящими водопадами и в тайских бездорожных деревнях. И все это время я продолжал думать о саундтреке с его шепотом и лепетом страсти. В Москве мой отец называл эту запись «охи-вздохи». Я думал о восемнадцати-девятнадцати-двадцатилетних советских мальчиках и девочках, танцующих в маленьких, переполненных гостями квартирах с притушенным светом, о советских мальчиках и девочках, которые пытались любить друг друга на виду у других танцующих парочек, под звуки «да́-да-да́-дада́да-да́-да-да́-Эммануэль, да́-дада́-дада́-дада́». Сентиментальное часто выглядит нелепым в ретроспективном показе, так что позвольте мне остановиться.

Пока мы шли домой, выяснилось, что дядя Пиня очень доволен выбором фильма.

— Он вонючий клерикал, — сказал дядя Пиня о Реб Мотоцикле. — Но по крайней мере не ханжа. А это уже первый шаг в сторону от организованной религии.

Наш дорогой дядя Пиня улетел следующим утром. А Ладисполи почти неделю сотрясали споры о скандале на просмотре у раввина.

— Он сошел с ума, этот авантюрист в ермолке, — утверждали одни.

— Сошел с ума? Напротив, раввин сделал правильный ход, — возражали другие.

— Правильный ход? Вы называете эту грязь «правильным ходом»?

— Еще бы. Наш Реб Мотоцикл — крепкий мужик. Он их размазал. Переиграл гоев на их собственном поле. Пастору теперь нечем крыть, спорим?

— Пастор — приятный, образованный человек, а вовсе не местечковый примитив, как этот ваш раввин, — говорили отступники из рядов рафинированной московской интеллигенции. Их небольшую фракцию возглавлял вновь впавший в депрессию античник Анатолий Штейнфельд.

И все же Реб Мотоцикл одержал решительную победу в беженском суде общественного мнения. Пожалуй, это сказано слишком громко, но по крайней мере он выиграл в нашем семейном суде. После показа «Эммануэли» мы с мамой больше не ходили в Американский центр.

Сколько заблудших душ поймал пастор Джошуа в свои «силки» (выражение Реб Мотоцикла)? Сколько из них продолжили в Америке путь «новых братьев во Христе»? Я думаю, лишь несколько человек, и дело тут не в героической обороне Реб Мотоцикла. Или, возможно, пастор сам просчитался, делая слишком большой упор на завлечение беженцев, которые просто-напросто пользовались любой возможностью совершенствоваться в английском, готовясь к переезду в Новый Свет. Посещая просмотры фильмов и запивая их мыльным пуншем, даже читая по-английски Евангелие на занятиях по вторникам и четвергам, большая часть беженцев продолжала жить так, как жила раньше, в Советском Союзе. Не очень разборчивые в книгах, кинофильмах и еде, они по-прежнему не доверяли идеологии, властям и проповедям.