Наступила сырая, промозглая осень, зарядили бесконечные дожди. Все окопы залило водой. Хорошо хоть, что печь в землянке давала нам возможность просушить сапоги и одежду. Тогда со мной произошел совершенно уникальный за всю войну случай. Это было в начале ноября 1944 года. Как-то в первой половине дня на КП батальона заявилась симпатичная молодая особа в форме медсестры добровольной организации помощи тыла фронту. Она принесла с собой две сумки с сигаретами и маленькими бутылочками шнапса. Эти подарочки она пожелала лично раздать солдатам и непременно на передовой. Мы проводили ее к гауптману Хойселю, тот похвалил молодую женщину за мужество, но велел обязательно надеть каску и обуться в резиновые сапоги. Из-за густой копны волос надеть каску на голову было трудновато, так что волосы пришлось распустить по плечам. Мы с моим товарищем сопровождали нашу гостью. Там, где траншеи были не очень глубокими, приходилось просить нагнуться. Слава богу, на фронте в тот день стояло относительное затишье, если не считать эпизодических пулеметных очередей со стороны русских.

Когда мы прибыли на передовую, наши бойцы просто одурели. Даже не поняли, в каком тоне общаться с нежданной визитершей. Потом все же пришли в себя и даже осмелели. Один из них выдал следующее: «Ну, так как, дамочка, а ты бы рискнула на животе подползти к «иванам» на сотню метров?» (Позиции русских располагались всего в 100 метрах от наших.) Принесенные сигареты и шнапс тут же разошлись, одну сумку мы, правда, зажали для нашего ротного.

Когда мы вернулись на КП батальона, каска была снята, ее сменил милый сестринский чепчик, потом мы помогли смелой медсестричке стянуть жуткие резиновые сапоги. Капитан Хойсель поблагодарил ее за визит на фронт и пожелал благополучного возвращения домой. Мы проводили женщину до маленького автомобиля, стоявшего прямо возле нашего КП. Думаю, и этой сестре милосердия вовек не забыть экскурсии на передовую.

Убогие домишки вблизи линии фронта в районе излучины Вислы. 1944 год

Все чаще русские летчики на бреющем совершали облет наших позиций. Огня они не открывали, очевидно, фотографировали наши позиции, готовясь к наступательной операции. Наша артиллерия применила новый вид оружия под интригующим названием «наземные пикирующие». Это были крупнокалиберные реактивные снаряды. Шум от них был адский, как, впрочем, и убойная сила. Мы продолжали обустраивать и укреплять землянки. Перекрытие такой землянки состояло из двух рядов бревен, поверх которых насыпался толстый слой земли. Без постоянной помощи саперов роты и их специальных инструментов нам с этой работой ни за что бы не справиться. Перекрытие землянки должно было выдержать прямое попадание снарядов — мелких и средних. Хотя войсковой подвоз был стабильным, нам приходилось нелегко: день и ночь стоять в боевом охранении, успевать доставлять донесения, оборудовать позиции — это тебе не фунт изюму. Мои однополчане исхитрялись доставать пшеничную муку, сало, так что время от времени мы даже баловали себя лакомствами. Слово «достать» на языке фронтовиков означало «получить доступ к дефициту».

Мои товарищи из Аахена были весьма озабочены стремительным продвижением войск союзников с Запада. В разговорах в землянках всегда задавался один и тот же вопрос: сколько нам еще здесь в дерьме и грязи проливать кровь? Сколько еще нас должно подохнуть? Ведь исход войны был предрешен — это понимали все. Втихомолку мы желали ответственным за нее самого дурного конца, но выражать подобные мысли вслух опасались. Выпив приличную порцию шнапса, можно было на время позабыть о скотской жизни-, но ведь нужно было еще и в любую минуту быть готовым дать отпор противнику.

Однажды на нашем командном пункте появились двое членов НСДАП в коричневой форме и завели разговор о скором контрнаступлении, новом чудо-оружии фюрера и, разумеется, об окончании войны. Молча, с серьезными лицами, без комментариев мы их выслушали. Едва русская артиллерия начала обычный беспокоящий огонь, как наши партийцы мигом испарились.

Постепенно с первыми ночными заморозками приближалась зима, и мы получили из обоза зимнее обмундирование. 7 ноября 1944 года в Красной Армии был праздничный день. Это мы скоро почувствовали по огненному шквалу из «сталинских органов» («катюш») и минометов. Жутко звучало ночью улюлюканье перепившихся азиатов, что-то оравших нам. Ситуация на фронте становилась все тревожнее. Глубина воды в окопах доходила почти до 80 сантиметров. Чтобы окончательно не промокнуть, мы на авось выскакивали из окопов и мчались вдоль них так, чтобы не попасть под пули противника. Черт бы побрал эту окаянную восточную позднюю осень!

Часть деревни Липски Буды вблизи линии фронта в районе излучины Вислы. 1944 год

Тогда, 13 ноября 1944 года, я получил телеграмму от матери, в которой она сообщала, что во время воздушного налета на Дюссельдорф наш дом и производственная территория, где работали родители, полностью разрушены. Мой отец с тяжелым ранением лежал в городской больнице. Я без промедления получил несколько дней отпуска по семейным обстоятельствам и с ближайшей железнодорожной станции выехал на единственном курсирующем в этом районе паровозе. Первым же поездом для отпускников с фронта я довольно быстро доехал до Дюссельдорфа и был потрясен видом превращенных в руины улиц. Трамвай, часто останавливаясь, пробирался мимо груд битого кирпича. Мой отчий дом был полностью сожжен и разрушен зажигательными и фугасными бомбами, вместе с ним и маленькое производственное помещение. Бомбы не пощадили и служебный автомобиль отца. Мать (слава богу, она была цела и невредима) я отыскал в полуразрушенном соседнем доме, где она нашла временный приют. У нее уцелела лишь сумочка с документами и ключ от дома. Я навестил отца в больнице, он до сих пор не мог оправиться от шока, вызванного ранением. На все лицо синел отек — у него в четырех местах был перелом черепа, правое плечо раздроблено, но руку удалось сохранить в результате удачной операции. Я видел, что ему тяжело говорить, но мы все же обсудили самое важное. Отец был владельцем фирмы с 30 рабочими, и теперь она осталась без руководителя. Необходимо было без промедления обсудить с бухгалтером, что делать, и поставить в известность всех заказчиков о том, что произошло. За два дня отпуска я сумел решить все, казалось, нерешаемые проблемы. Дней отпуска не хватило, и я был вынужден ходатайствовать о продлении отпуска у местного функционера НСДАП. Тот с порога наорал на меня, мол, у нашего фюрера (Адольфа Гитлера) каждый солдат на счету, так что ни о каком продлении отпуска не может быть и речи. Меня такой оборот никак не устраивал, я продолжал настаивать на своем. В конце концов после грубой перепалки я все же смог убедить его продлить мне на два дня отпуск. Их мне хватило для решения только первоочередных вопросов. Покончив с ними, я снова с объемистым «тормозком» отправился на Восточный фронт довоевывать.

За долгие часы в пути на восток я размышлял о дальнейшем ходе войны: что станет с нашей прекрасной Германией, если все большие города друг за другом превратятся в груды развалин? Если неприятель оккупирует ее? Каким же чудовищным преступлением было сейчас продолжать эту бессмысленную войну! Уже и так более чем достаточно молодых и здоровых людей принесли себя в жертву, к чему же, в таком случае, множить эти жертвы? Да, Германии предстояли очень и очень непростые годы — что мог поделать народ с преступной фашистской кликой? При всей любви к Отечеству теперь для меня первоочередной задачей стало выжить, выжить, не отказываясь от исполнения своего солдатского долга.