Неуспешность прорыва на Киев заставила красных начать отход в северо-западном направлении на Радомысль. Войска генерала Промтова тотчас же перешли в наступление и ныне преследуют уходящих красных по пятам. 〈…〉 Продолжающееся наступление с запада польской армии еще быстрее ускорит ход событий и ликвидацию в этом крае большевиков и банду „генерала“ Петлюры» («В Москву!», 30 сентября (13 октября) 1919 года).

Верил ли он, что чье бы то ни было наступление с запада «еще быстрее ускорит» наступление мира и благоденствия на его земле? Скорее уж видел, как все более и более запутывается положение, в том числе и его собственное, и тем более – оставшихся в Киеве младших братьев.

«В Киеве я жила без него недолго, меньше месяца… Получила от него телеграмму из Владикавказа, и сразу вслед за телеграммой письмо: „Остановился я в Ростове и играл на бильярде“. Поехала. Предупредили: если в Екатеринославе махновцы – поезд разгромят. Боялась, конечно…»

Неизвестно, при нем или уже без него вступили в Добровольческую армию его младшие братья, Коля и Ваня (в это время одному – 21 год, другому 19). На фотографии, где Ваня Булгаков снят вместе с другими юнкерами и вольноопределяющимися у пулемета, – еще не поздняя осень (стоит трава, на деревьях листья, юнкера – кто в шинели, кто в гимнастерке). Сохранились воспоминания жены Николая Ксении Александровны Булгаковой, написанные ею в конце 1960-х годов; там рассказано, что, когда Николай «с училищем уехал на юг по приказу белой армии, он очень тяжко заболел, и его поезд был отправлен в Киев с другими больными… Поезд стоял на Киево-Товарном. Мать ничего не знала, но каким-то материнским чутьем она вдруг очутилась на Киево-Товарном, и когда Николка открыл глаза в вагоне, он увидел перед собой мать. Для него это была радость, и ей тоже. Это был последний раз, что он видел мать. После этого поезд пошел на юг. Поправившись, он оказался в Крыму, где был очень тяжело ранен, еле выжил, и затем училище было эвакуировано на „Рионе“ в 1920 году».

Легко можно вообразить себе горькие сожаления матери о судьбе двух младших сыновей, несомненно многократно усилившиеся после того, как в течение нескольких месяцев выяснился решительный неуспех той армии, в ряды которой они вступили и канули в безвестность. Обстоятельства последнего свидания матери с тяжелобольным сыном стали, конечно, или тогда же, или позже известными Булгакову – как, возможно, и весть о тяжелом ранении брата. Это, а также неизвестные нам перипетии сходной судьбы младшего брата Вани обусловили замысел рассказа 1922 года «Красная корона», где одна из сцен, во всяком случае, кажется насыщенной биографическими мотивами.

«Старуха мать сказала мне:

– Я долго не проживу. Я вижу – безумие. Ты старший, и я знаю, что ты любишь его. Верни Колю. Верни. Ты старший.

Я молчал.

Тогда она вложила в свои слова всю жажду и всю ее боль.

– Найди его. Ты притворяешься, что так нужно. Но я знаю тебя. Ты умный и давно уже понимаешь, что все это – безумие. Приведи его.

Я не выдержал и сказал, пряча глаза:

– Хорошо».

И далее – о том, как брат уходит в бой, из которого выходит смертельно раненным. (Заметим, что два точных указания в рассказе ведут к младшему брату Ване как прототипу этого персонажа «Ему 19 лет» и «Я старше его на десять лет».)

Во Владикавказе прожили недолго – Булгакова послали в Грозный. «Я поехала с ним, – вспоминает Татьяна Николаевна. – Раза два-три ездила с ним в перевязочный отряд – под Грозный. Добрались до отряда на тачанке, через высокую кукурузу. Кучер, я и Михаил с винтовкой на коленях – давали с собой, винтовка все время должна была быть наготове. Там была женщина-врач, заведующая этим перевязочным отрядом, она потом сказала – „никаких жен!“ Он стал ездить один. Уезжал утром, на ночь приезжал домой. Однажды попал в окружение, но вырвался как-то и все равно пришел ночевать…»

(Перечитаем страницы рассказа «Необыкновенные приключения доктора»: «Чеченцы как черти дерутся „с белыми чертями“. У речонки, на берегу которой валяется разбухший труп лошади, на двуколке треплется краснокрестный флаг. Сюда волокут ко мне окровавленных казаков, и они умирают у меня на руках»; «Я всегда говорил, что фельдшер Голендрюк – умный человек. Сегодня ночью он пропал без вести. Но хотя вести он и не оставил, я догадываюсь, что он находится на пути к своей заветной цели, именно: на пути к железной дороге, на конце которой стоит городок. В городке его семейство». Страницы эти, бесспорно, могут служить характеристикой тогдашнего состояния духа военврача Булгакова.)

«Потом жили в Беслане – не доезжая Владикавказа. Все время жили в поезде – в теплушке или купе. Знакомых там не было. Вообще там ничего не было, кроме арбузов. Мы целыми днями ели арбузы… Потом вернулись во Владикавказ – в тот же госпиталь, откуда его посылали. Жили сначала у каких-то армян – одну комнату занимали; у Михаила был вестовой. Дружили с атаманом казачьим – ходили к нему на вечера – и с генералом Гавриловым. Вообще в городе жизнь шла довольно оживленная – кафе, на улицах из них слышна музыка… Потом генерал ушел вместе с полком – при слухах, что красные наступают, госпиталь расформировали – еще при белых, а генеральша Лариса Дмитриевна пригласила нас жить к себе – в свободную комнату. Они сами снимали, кажется, у атамана дом. У нее был сын – мальчик, прислуга – финка Айна. У них, наверно, и встречали Новый год 1920-й…»

Чем был занят он поздней осенью и зимой 1919/20 года – помимо врачебных обязанностей?

Татьяна Николаевна вспоминала: «Когда я приехала во Владикавказ, он мне сказал: „Я печатаюсь“. Я говорю: „Ну, поздравляю, – ты же всегда этого хотел“».

Слова «Я печатаюсь» говорят о начале печатания; в этом ценность свидетельства Татьяны Николаевны. Другие данные подтверждают, как увидим, точность ее памяти.

В последующие годы Булгаков тщательно зашифровал и завуалировал этот начальный момент своего печатания. Мы хотим подчеркнуть – не попытался скрыть совершенно, а именно завуалировал: ему важно было сохранить самый след своей первой публикации, оставить намек.

Это был газетный фельетон «Грядущие перспективы»[76], опубликованный 26 ноября 1919 года под инициалами «М. Б.».

Атрибутировать эту статью Булгакову помогает в первую очередь указание, оставленное нам самим автором: альбом газетных вырезок, заведенный им уже в Москве, открывается вырезанным фрагментом газеты – кусок заголовка – [Г]розны[й] – и дата. Чем, кроме своей первой публикации, мог открыть Булгаков такой альбом? Занимаясь в 1971–1972 годах обработкой архива и придя к такому предположению, автор данной книги