Императорский лизоблюд ландфогт Герман Геслер под предлогом борьбы с порождениями дьявола привел в наш кантон войска. Вожди и старейшины не противились. Помогали германцам. Нас боялись. От нас хотели избавиться. Все. Потом немецкие и австрийские отряды пришлось изгонять с оружием в руках. Но то было потом…

Вальтер помолчал, сжимая и разжимая кулаки. Снова заговорил:

– Мой отец никому не позволял причинить мне вред. В наших общинах Альтдорфа и Бюрглена его уважали и боялись. Особенно боялись его стрел, ибо во всей округе, во всем кантоне Ури, а может, и во всей Швейцарии не нашлось бы второго такого стрелка. В состязаниях арбалетчиков отцу не было равных. Да и меня он сызмальства учил метко метать стрелы.

Снова пауза. Снова недолгое молчание.

– Когда в наши края вступил отряд Геслера, отец зарядил два арбалета. Свой и мой. Ибо он знал уже, что это пришли за мной. Императорский наместник повесил на шест посреди рыночной площади свою шляпу, после чего разослал гонцов по окрестностям. Он объявил, что начинает дознание и поиск приспешников сатаны. Ландфогт сказал, что любой, кто попытается укрыться и по доброй воле не выйдет поклониться его шляпе, будет корчиться в муках и найдет смерть под этим столбом.

– Ты не вышел? – спросил Бурцев.

– Нет. Сразу – нет. Первым вышел отец. И сбил шляпу. Стрелой. Со столба. Со ста шагов. Потом взял второй арбалет. И пообещал вогнать следующую стрелу в голову Геслера, если тот не уберется восвояси. Я тем временем перезаряжал разряженный самострел.

Геслер сразу смекнул, с каким стрелком имеет дело. Рисковать своей головой он не желал. Но и уезжать с пустыми руками было не в правилах ландфогта. Геслер приказал своим воинам опустить оружие. Геслер предложил Божий суд.

Увидев меня, он сказал отцу так: «Если вторая твоя стрела окажется столь же меткой, как первая, и со ста шагов попадет в яблоко, вросшее в голову твоего сына, я покорюсь воле Господа и не стану впредь преследовать никого из вас. Если же ты промахнешься – умрешь вместе со своим уродцем, ибо всем будет ясно, что шишка на его голове – нечистая метка, из коей рано или поздно произрастут рога». Эти слова я не забуду вовек.

Вальтер тронул нарост на своей голове. Нахмурился, вспоминая, переживая заново.

– Расстояние было приличное. А шишка – это все-таки не шляпа. Но шанс…

– Шанс?

– Случай доказать при свидетелях, раз и навсегда доказать, что никакого отношения к нечистой силе я не имею… Это было важно и для отца, и для меня самого. Отец согласился.

– А ты?

– Я верил в меткость его глаза и твердость его руки. И в Божий суд верил. Я вышел к столбу, под которым лежала дырявая шляпа Геслера. И отец выстрелил.

– Но он ведь не сбил… э-э-э… яблоко.

– Если бы сбил, я, возможно, не разговаривал бы сейчас с тобой. Не знаю, смогу ли я вообще жить без этой шишки. Но речь шла не о том, чтобы сбить яблоко – а о том, чтобы попасть. Отец попал. И выполнил условия договора. Наконечник стрелы лишь содрал кожу. Потекла кровь, которую видели все. Этого было достаточно для определения правого в споре посредством Божьего суда. Было бы достаточно, если б Геслер оказался человеком чести. Но Геслер был подлецом. Забыв о договоре, забыв о своем обещании, он приказал меня схватить. Мерзавец надеялся, взяв меня в заложники, вынудить отца сдаться.

Отец не сдался. Отец сказал, что ни ему, ни мне терять больше нечего и что отныне он не верит ни единому слову немцев. Перезаряженный мною арбалет смотрел в лицо ландфогту. Отец обещал спустить тетиву, если Геслер немедленно не отпустит меня. Слова отца звучали убедительно. И Геслер меня отпустил.

– Вы с отцом спаслись?

Телль-младший повесил голову. Бурцев невольно отвел глаза от уродливой шишки со шрамом.

– Спасся я. Один. «Иди, сынок, – сказал мне отец. – Если останемся здесь вместе, погибнем оба. И оба погибнем, как только я опущу арбалет. Тогда некому будет мстить». Возразить было нечего. И противиться воле отца я не осмелился. Я ушел. А отец держал на прицеле Геслера, чтобы тот не мог послать погоню. Отец давал мне время. Арбалет перезаряжается медленно, и он успел бы пустить только одну стрелу. Но и одной стрелы Вильгельма Телля было бы достаточно, чтобы отправить Геслера в ад. Это понимали все. И Геслер – тоже.

Потом я узнал, что отец не опускал арбалет до темноты. До поздней ночи Геслер не смел пошевелиться и открыть рта. Лишь когда непроглядный мрак укрыл фигуру ландфогта, он приказал своим воинам взять отца. Отец пристрелил кого-то из нападавших. Но сам Геслер в тот раз избежал справедливой кары.

– Твой отец убил его позже, так ведь?

– Не так. – Телль-младший хмуро смотрел в землю. – Мой отец не мог его убить. Моего отца утопили в озере. Бросили связанным в воду при переправе. Но слишком много было свидетелей Божьего суда и вероломства Геслера. В кантоне назревало восстание. Весь Ури требовал освободить Вильгельма Телля, и люди Геслера распустили слух, будто отец спасся. Сбежал прямо из лодки.

– И немцам поверили?

– Поверили. Когда Геслера настигла арбалетная стрела, все говорили – стрела Вильгельма. На самом деле это была моя стрела. Но какая разница?

Бурцев кивнул. Действительно, никакой. Телль-младший завершил то, чего не успел Телль-старший. Все, правда, выходило не совсем так, как в классической легенде. Но ведь то легенда, и тот Телль – миф. А этот – вот он, настоящий.

Еще некоторое время они молчали.

– А дальше? – этот вопрос задала Агделайда Краковская. Повествование Телля княжна слушала, затаив дыхание. – Что было дальше?

– Дальше? – Вальтер невесело оскалился. – А дальше все обернулось против меня. – Вернуться в общину мне не позволили. Обвинили в трусости. В том, что я предал отца, оставив его одного против геслеровских головорезов. Странно было слышать такое от соседей, которые сами покорно кланялись немецкой шляпе и молча наблюдали, как вяжут отца.

Что ж, я на них не в обиде. Простым людям нужен простой герой. Красивый, сильный, здоровый, а не страшилище вроде меня. Отец, стал героем. Я остался всего лишь ходячей мишенью. Недостойным носителем яблока для стрельбы.

– Но тебя самого эта роль не устраивала? – спросил Бурцев.

– Нет. Я собрал таких же изгоев из разных общин.

Вальтер указал на свое лесное воинство. На стрелков, стоявших сзади.

– Кантоны не хотят нас видеть в составе своих баталий. Многие по-прежнему считают нас исчадиями ада, хотя, как видишь, никаких рогов из моей шишки до сих пор не выросло.

– И вы создали свою общину?

– Да, и ведем свою войну. У каждого из нас есть повод ненавидеть немцев. Впрочем, если к нам в руки попадется член кантона, причинившего вред кому-либо из нас, ему тоже не будет пощады.