Бурей замер, соображая, что происходит, икнул и вдруг буркнул, через силу выдавив из себя:

– Извиняй, отче…

«Мама дорогая, царица Небесная! Это что творится-то? А лихо наш новый пастырь по-гречески излагает, и, сдается мне, не из Святого Писания эта молитва. Не будем придираться – главное, действует хорошо, вон на Бурея какая благодать снизошла… Блин, кабан психованный, натворил дел, разгребать теперь… Спасибо, у поручика самострела нет, а то пристрелил бы его Роська за нарушение дисциплины и не поморщился – вон глаза как горят. И урядник тоже только моей отмашки ждет».

И впрямь, умиротворяющее греческое «увещевание» отца Меркурия подействовало на церковного старосту, но не на поручика. Роська, бледный скорее от злости, чем от испуга, сжимал в руке засапожник и, кажется, сам сейчас был готов кинуться на Бурея. Тот, по-прежнему избегая резких движений, тем не менее презрительно скривился, глядя на оружие, которое, в случае нападения, могло бы помочь своему владельцу не больше, чем зубочистка против медведя-шатуна. Однако стоило ему увидеть Роськины глаза, как презрение исчезло, появилась задумчивость, усилившаяся при взгляде на урядника. Тот не только сумел устоять на ногах после удара, но и взвел свой самострел, не обращая внимания на кровь, стекающую струйкой по подбородку из разбитого носа.

«Ситуация – занятнее не придумаешь, самое время о пророчестве Добродеи вспомнить. Нет, убивать Бурея всё равно придётся, но лучше не сейчас. Сначала с ним хоть до чего-то договориться надо».

Судя по всему, отец Меркурий тоже правильно оценил сложившуюся диспозицию. Монах решительно шагнул вперед, вставая между Буреем и Мишкой:

– Вели опустить оружие, сотник. Невместно против своих.

«Да уж, удружил Илларион со святым отцом… Такому дай палец – всю руку оттяпает. По шею. Хотя здесь и сейчас свою шею подставляет он. Вопрос – во имя чего?

Невместно, значит? Кхе, а ведь это он мне дает возможность свой ход сделать… Что ж, лови подачу, отче…»

Мишка смерил взглядом Роську, уже готового выполнить распоряжение отца Меркурия, – он даже руку поднял, чтобы махнуть уряднику, – но в последний момент опомнился и теперь переводил растерянный взгляд с монаха на своего сотника.

– Верно, говоришь, отче, невместно. Но даже между своими нельзя спускать оскорбление и обиды, тем более, когда они нанесены по несдержанности. Староста Серафим поднял руку на Младшую стражу. Нанес оскорбление поручику Василию и пролил кровь своих, – он указал в сторону отроков.

Монах оценил взглядом нанесенный ущерб и согласно кивнул.

– Да, кир Серафим оскорбил лохага Василия, пролил кровь его людей, хоть и не нарочно. Такие дела между воинами решаются поединком. Запретить им оружно решить промеж собой эту обиду я не могу, а вот отлучить обоих поединщиков вправе! А потому предлагаю принять извинения от кира Серафима.

Монах обернулся к Бурею, который, казалось, молчит только потому, что ему перехватило горло. Или слова подбирает подушевнее.

– Передо мной ты извинился, кир Серафим. Теперь проси прощения у хозяев. Негоже оскорблять тех, кто принял тебя со всем почтением в своем доме и преломил с тобой хлеб.

«Встань ко мне задом, к лесу… точнее, к Бурею передом. Более откровенную демонстрацию доверия сложно придумать…»

Что там вертелось в голове у Бурея, Мишка догадываться не взялся бы и опускать свой самострел не спешил, а урядник тем более не собирался этого делать без приказа. Обозный старшина, судя по всему, боролся сейчас с церковным старостой, и оба с лохматой зверюгой внутри. Кто из них одержит верх, было непонятно, во всяком случае, делать ставки Мишка при таких раскладах не рискнул бы.

В ошеломлённой тишине, наступившей после последних слов монаха, слегка запинающийся тенор нового участника представления прозвучал, как удар гонга на ринге после пятнадцатого раунда.

– Серафим! Да извинись ты, что ль, не задерживай пьянку… – и из-за огромной туши Бурея на свет божий вывалился Феофан Грек собственной персоной, с большой оплетенной глиняной бутылью в одной руке и кружкой в другой. – Ну, хочешь, я за тебя извинюсь?

«Вот ещё на мою шею! Хотя… Взгляд-то у грека вполне трезвый, даром что язык заплетается. Артист разговорного жанра, блин!»

Слегка покачнувшись, Феофан обвел присутствующих мутным взором и остановил свой выбор на Мишке:

– Ты уж не серчай, боярыч, не со зла Серафим. Песня уж больно хороша – про ворона… А за примирение выпить бы… У меня тут ещё бутыль есть, как раз допьем… А потом допоем! – и грек развел руки в стороны в извиняющемся жесте.

«Угу, твоего Ку мне только не хватало! Жаль, у меня штаны не желтые!»

Мишка с трудом удержался, чтобы не матюкнуться вслух или не заржать в голос. И сам не понял, чего больше хочется, а отец Меркурий словно только того и ждал – живо подхватил поданную греком идею:

– Ты прав, добрый человек! Добрая выпивка лучше доброй драки! Вот тебе и решение, сотник. Извинись, кир Серафим, а ты, лохаг Василий, прими извинения и чару вина с почтением, какое роарию следует оказывать сенатору!

При этих словах Бурей наконец отмер и гыгыкнул, тем не менее предусмотрительно оставаясь на месте и стараясь не делать лишних движений.

– Выпивка, чтоб не убивать, значит? Ладно… Ну ты, лох Василий, или как там… принимаешь мое извинение, что ль? И того… Чару со мной выпьешь?

Роська, который до сего дня к спиртному не прикасался из принципа, сглотнул и растерянно посмотрел на отца Меркурия:

– Так пост ведь? – проблеял он.

«Отмазка не катит, поручик. Стоя на доске, от игры не бегают, тем более, когда ставкой голова, и хорошо, если только своя».

– Без чары не пойдет – отрезал Бурей. – Тогда поединок! …Да чего ты мнёшься – я ж тебе чару предлагаю, а не девку подкладываю.

– На себя беру, лохаг! – спас побагровевшего поручика монах. – Соглашайся – ради мира и согласия.

– Принимаю! – вышло так от волнения, или поручик невольно скопировал интонации отца Меркурия, но прозвучало это почти как клятва центуриона, ведущего когорту на смертельный бой во славу Цезаря.

Мишка вдруг понял, что Бурей смотрит на него, не отрываясь, и ждет решения. Не отводя взгляда, боярич криво усмехнулся, опустил самострел и махнул рукой уряднику. Тот выдохнул и последовал его примеру, привалившись спиной к стене, и, наконец, вытер рукавом кровь с лица, а Меркурий обратился к своему внезапно обретенному земляку.

– Что ж, проверим, что за дивный напиток в твоем сосуде, миротворец. Веди нас в свою обитель! Придётся и мне присутствовать и грех этот взять на себя, – объяснил он молодому сотнику, разводя руками.

Бурей ещё раз хмуро глянул на Мишку и буркнул:

– Ладно… Перед тобой я потом извинюсь… Завтра, – и скрылся за дверью.