– ...А не поздно гулять-то?

– Время детское, не дрейфь!

– Аська! – он смеялся. – Ну, тебя кидает! Тошку возьмем?

– Натурально. Анто-он! – закричала она, как в лесу. – Пойдешь гулять?

Антошка высунулся из своей комнаты.

– Пойду, – заявил он и скрылся.

– Неужели все прошло? – спросил Симагин. – Ты такая веселая... А ведь было что-то ужасное. Ты не притворяешься?

– Я тебе сейчас за такие слова!.. – свирепо воскликнула Ася и стала дергать Симагина за нос. Симагин мычал и нырял головой. – Ах ты, слоненок! Ты кому не веришь? Разве есть такой закон – чтоб любящим женам не верить? Ты скажи! Есть? Если есть, я к депутату пойду, пусть отменит!

– С пустяками к депутату не пускают...

– Прорвусь! Ты что, не знаешь, что для влюбленной женщины нет препятствий? Попру, как бульдозер! – она изобразила бульдозер и, взревывая моторами, покачиваясь на ухабах, поползла на Симагина. Загнала в угол и опять стала целовать в подбородок, в шею, в расстегнутый ворот рубашки, потом упала на колени, прильнула. Он смеялся, запрокидывая голову:

– Нет, ты с ума сошла. Правда, ты с ума сошла...

– Да! – отпрянув, закричала Ася и начала делать страшные гримасы. – Я с ума сошла! Я Клеопатра, – величественно возвестила она, принимая позу. – Нет, я мадам де Богарне, – сказала она с французским прононсом, принимая другую позу. – Ой, я же вся с поросячьими ресничками!

– Не надо! – безнадежно взмолился Симагин.

– Ничего не понимает, – деловито сообщила она в пространство. Она уже стояла у зеркала, раздирая косметичку, движения были поспешны и суетливы. – Тупой, грубый, неотесанный, – она выставила один глаз к зеркалу. – Неужели тебе не сладостно видеть, как я становлюсь красивее? Лицезреть. Вот я... – доверительно призналась она немного странным голосом, потому что лицо ее было неестественно напряжено, – вечно обмираю, когда ты бреешься. Мужское таинство, вот что это такое. А ты... эх, ты.

– А браво у тебя выходит раздеваться, – завороженно следя за ней, сказал Симагин. – Я думал, все пуговицы брызнут.

Ася хихикнула и тут же ойкнула, потому что где-то что-то положила не так.

– Женщина, – справившись с аварией, сказала она, – которая не умеет мгновенно раздеваться, не стоит и кончика мужского мизинца. Вас же надо на испуг брать. Лови момент и рви пуговицы. Тогда еще есть надежда на ломтик простого бабьего счастья. Не надо печалиться, вся жизнь впереди – разденься и жди...

– У нас парни пели – напейся и жди.

– Каждому свое... Все, готова! – она отшвырнула косметичку и стала моргать на Симагина новыми ресницами. – Здорово? Где Тошка?

– Жду, когда позовете, – ответил Антон, высовываясь из приоткрытой двери. – Меня отпустили, – сообщил он важно, – хотя момент очень ответственный. Микромодуль маневрирует неправильно, – пояснил он в ответ на вопросительный взгляд Симагина. – Хорошо, что цапфы выдержали.

Было начало девятого, когда они вошли в парк. Ну надо же, думала Ася, слушая Симагина. Он опять открытие сделал. Вот так вот болтаем, целуемся, за нос его дергала – а он что, и впрямь гений? С ума сойти. Телепатия. Только телепатии и не хватало. Вербицкого бы протелепать – что он тут вьется. Она попыталась всерьез представить то, о чем рассказывал Симагин, и не смогла. Это было совершенно несовместимо с обыденным миром. Не может этого быть, все-таки. А вдруг, все-таки, может? На краю какой бездны он стоит, подумала она и даже головой качнула, представив. И лицом разрубает ледяной ветер этой жуткой беспредельности. Кажется, так все тепло можно растерять, а он – вон какой. Живой и весь светится. Она прильнула к нему. Вот какой. Теплый. Нежный. И как я заслужила эту честь – быть ему ближе всех? А сколько времени не верила, что он такой. А он и не был. Он бы таким и не стал, если бы меня не оживил. Потому нам нельзя теперь врозь, разрежь – и все. Странно, надо бы ущербность чувствовать, что сама по себе не можешь, – а вот поди ж ты, гордость.

Странно, думал Симагин, рассказывая. Быть рядом с такой женщиной – это... это... Надо горы сворачивать, чтоб хоть как-то оправдать это. Чтобы быть достойным ее. Как она чувствует все, как откликается на красоту – вечерний лес вокруг, и она сразу, как этот лес, тиха, отуманена нежностью и покоем. Как бы я жил без нее? Как я жил до нее? С полуденной ясностью он понял, что весь прорыв последних лет, позволивший лаборатории Вайсброда далеко обогнать всех биоспектралистов мира, возникновением своим обязан Асе, и только ей.

Антон чинно двигался рядом и даже не пытался обследовать, как обычно, беличьи скворечники – постучать по стволу дерева, прижав ухо к твердой коре, поглядеть вверх и отойти, по-хозяйски отметив: спит... Тоже заслушался.

– ...Опять все раскидал, – укоризненно сказала Ася, складывая Антошкины штаны и рубаху и вешая на спинку стула.

– Я забыл, – ответил Антошка виновато и, предвосхищая следующий пункт вечерней программы, накрылся одеялом по грудь и положил руки поверх. Победно глянул на Асю. – Мам, а мам... Я спрошу, ладно?

– Ладно, – Ася присела на краешек постели, и Антошка немедленно ухватил ее за ладонь.

– Мам, а у меня правда скоро будет братик?

Ася улыбнулась потаенно и счастливо. Нагнулась и поцеловала Антошку в лоб.

– Правда, – ответила она. – Или сестричка.

– А почему так – не было, не было, и вдруг будет?

– Когда мама и папа очень любят друг друга, раньше или позже у них обязательно появляется сынок или дочка.

Лоб Антошки собрался маленькими, симпатичными морщинками. Антошка размышлял.

– А тогда... мам, – нерешительно спросил он. – Значит, ты... раньше очень любила не папу?

Ася прикусила губу и тут же улыбнулась.

– Я была чуть старше тебя и гораздо глупее, – объяснила она. – И мне показалось, понимаешь? Если кажется, то некоторое время оно будто есть на самом деле. Это чтобы поскорее учились отличать настоящее от того, что кажется. По-настоящему я всегда очень любила папу. Только мы не сразу встретились.

Антошка внимательно смотрел на нее.

– Тут есть что-то, чего я не понимаю, – совершенно по-симагински сказал он. – Наверное, это неразрешимый вопрос... Мам, а мам?

– Что, милый?

– А ты никого больше не полюбишь?

– Да ты что, Антон? – Ася звонко рассмеялась. – Кого? Ты разве не видишь?

– Вижу, – ответил он. – Я почему-то уже плохо помню, как было до папы, вроде папа всегда был. Но когда вспоминаю, вижу, что ты стала веселее и добрее.

Ася почти с испугом всматривалась в его лицо. Тошка, думала она, клопик мой... Кажется, вчера родила тебя – и вот уже.

– Я тоже, когда вырасту, буду добрый, – сообщил Антон.

– Разумеется, – ответила Ася.