Танька открыла дверь почти сразу. Явно хотела обнять, но при виде пакетов ужаснулась: «Ничего себе ты приволок!» – и посторонилась.

Улыбнулся:

– Это только кажется, что приволок. На самом деле, там ничего нет. Ну, почти ничего. Смотри!

И кинул в нее один из пакетов, как гигантский волейбольный мяч. Танька азартно пискнула, но вместо того, чтобы взять подачу, отбила. И содержимое горемычного мешка пролилось на старый паркет сверкающим серебристым дождем.

– Ой, – выдохнула Танька. – Дождики! Так много?

– Вот увидишь, когда начнем их развешивать, окажется, что мало. Но для начала сойдет. Как думаешь, чаю я заслужил?

– Заслужил – не то слово. Ты столько не выпьешь.

– Ничего, я старательный. И времени у меня вагон. До утра. А наступает оно сейчас, сама знаешь…

– В полдень!

– В одиннадцать. Но, в общем, один черт.

Пили чай, сидя на кухонном диване, прижавшись друг к другу, как в старые, условно добрые времена, когда ощущали себя то единовластными повелителями мира, то невинными его жертвами, позиция эта сменялась порой по несколько раз на дню, неизменным оставалось одно: мир отдельно, и мы отдельно, вдвоем против всех.

А может быть, не «против», а «вместо». Потому что на самом деле нет никого и ничего, кроме нас. Остальное – мерещится. Не в счет.

– Как будто вообще не расставались, – наконец сказала Танька. – Как будто просто длинный-длинный сон мне приснился, что уехала, а ты тут остался. Надо было нам, конечно, вдвоем подрываться. И не в Москву, а куда-нибудь подальше. Мы же хотели, помнишь?

Кивнул:

– Так бы и было, если бы я не бухал. А когда остановился, тебя уже след простыл. Хотя при желании можно было отыскать. И почему я не стал этого делать, не понимаю до сих пор. Сам все испортил, дурак.

– А теперь сам все исправил.

– Лучше поздно, чем никогда?

– Именно. Особенно когда «поздно» – это так вовремя… Слушай, а где ты собираешься развешивать все это мохнатое серебро?

– Для начала обмотаю им твои ужасные люстры. А там как пойдет.

* * *

– А на следующий вечер, – говорит Танька, – он приволок мне елку. Маленькую, полуметровую, в горшке. И потом полночи украшал ее мамиными шарами и шоколадными дед-морозами в цветной фольге. А меня посадил вырезать из бумаги снежинки. А потом клеить их на окна. Честное слово, как в детском саду! Но я уже ничему не удивлялась. Это же Бобка. Вот такой у него сейчас заскок – готовиться к Новому Году. Не вопрос, будем готовиться. С ним даже это интересно. И вообще все что угодно, лишь бы с ним.

– Нет, – говорит Танька. – Вот чего-чего, а романа у нас никогда не было. Хотя все думали, что был. Нас это устраивало. Обоих. По разным причинам, да. Но по большому счету, что нам те причины. Нас было двое во всем мире – Бобка и я. А остальные нам просто мерещились, так уж мы договорились. Такая идеальная детская дружба. Или даже не детская, а как во сне. Конечно, не бывает, я знаю. Но нам почему-то повезло.

– «О чем дружили» – смешная формулировка, – говорит Танька. – И очень понятная. Мне нравится. А все-таки мы, понимаешь, дружили как бы «ни о чем». Друг о друге и против всех – не знаю, как лучше сказать. Просто мы оба были такие прекрасные книжные дети. Конченные идеалисты. Это, как оказалось, даже подростковым нигилизмом не лечится. Его прикладывать – только хуже делать. Но мы, конечно, приложили. А потом смотрели вокруг и не понимали, что происходит. Почему люди ведут себя как животные? Где разум, где сердце? Сплошной хватательный рефлекс – даже у наших ровесников, о взрослых и говорить нечего. И откуда такая массовая страсть к мучительству? Даже школьные учителя выбирают себе жертвы среди учеников и с явным удовольствием их унижают. И среди всего этого откуда ни возьмись такие прекрасные мы. Прям ссыльные ангелы. Бобчик, который пошел в мед, чтобы спасать людей. И я, такая фифа, уткнувшаяся носом в звезды. Если уж в космонавты нельзя, пойду в астрономы. Чтобы вообще ничего не видеть, кроме звезд! Конечно, мы держались друг за дружку изо всех сил – просто чтобы не пропасть. Сколько-то лет это работало, по крайней мере, для меня. Бобчик сдался первым, но оно и понятно, ему гораздо тяжелей пришлось. Работа на «Скорой», прямо скажем, не очень подходит для идеалистов. Потому что когда изо дня в день видишь, как твои коллеги экономят обезболивающие, слушаешь вой пациентов, на которых они так удачно сэкономили, и не имеешь возможности что-то изменить, ясно, что твоя капитуляция – просто вопрос времени. Но это я сейчас понимаю. А тогда просто видеть его пьяным не могла. Да и сейчас бы вряд ли смогла. Нет, он не становился буйным. И, в отличие от многих, даже не очень глупел. Просто это был уже не Бобка. Какой-то чужой малознакомый человек. Подмена.

– Конечно, я думала, что это предательство, – говорит Танька. – И, конечно, не могла себе простить. Мы, идеалисты, в этом смысле более чем предсказуемый народ. Но Бобка сказал, все фигня. Никакое это не «предательство». Просто такая уж сраная была у нас жизнь. Неудивительно, что мы оба с нею не справились. Никто не виноват. Зато теперь вполне справляемся. Со второй попытки. Тоже вполне себе ничего результат.

* * *

Эти большие, мягким голубоватым светом сияющие шары увидел в каталоге IKEA еще осенью. И даже собирался купить, хотя прежде был равнодушен к новогодним украшениям. Но не сложилось.

Поэтому в первую же ночь, пока развешивал в Танькином коридоре старенькие елочные гирлянды, думал: «Вот бы подарить ей эти шары».

Казалось бы, чего проще.

Но принес их только вечером тридцатого декабря. Раньше почему-то не получилось. Зато сразу четыре упаковки – две в гостиную, одну в спальню, одну на кухню. Потрясающий вышел эффект. Скучная старая квартира немедленно превратилась в жилье юной наследницы Снежной Королевы, только-только приехавшей в Питер, к примеру, поступать в Институт Холода. Временное, съемное жилье, а все-таки сказочное – ровно настолько, чтобы быть возможным в условиях текущей реальности. Таньке тут еще жить.

– Эти бы фонарики да на машине времени в наше детство, – вздохнула Танька. – Вместе с остальными игрушками.

Улыбнулся:

– Не имеет смысла. В детстве мы и так любили Новый Год. И радовались ему так сильно, что сколько чудес ни добавь, обрадоваться больше все равно не получится, предел уже достигнут. А сейчас нам с тобой надо научиться радоваться заново – Новому Году и вообще всему. Или хоть чему-то. Так что все эти прекрасные штуки очень своевременно появились. И атакуют теперь наши очерствевшие сердца. Мое – вполне успешно. А твое?

– По крайней мере, мое сердце успешно атакуешь ты, – сказала Танька. – В смысле, твоя манера готовиться к Новому Году. Не за один вечер быстренько-быстренько все украсить и отвалиться, а каждый день что-нибудь добавлять. И праздник, таким образом, растягивается на целую неделю. Здорово!