Проверив наличие арестованных, оба остановились у столика. Генрих раскрыл книгу рапортов, сделал в ней запись.

— Налицо — пятьдесят шесть, на допросе — двое, в больнице — трое, на кухне — один. Итого: шестьдесят два. Расписывайся!

Вспыхнула электролампа, и зазвонил звонок.

Генрих, не успевший еще передать ключей, открыл дверь и впустил двух конвоиров, втолкнувших в коридор Туманову и секретаря бургомистра, арестованного накануне за похищение нескольких тюков сукна.

— Принимайте дорогих гостей! — доложил один из конвоиров.

Генрих обвел заключенных своим страшным взглядом и отдал команду:

— Руки за спину, собаки! К своим камерам, марш!

Арестованные выполнили команду и зашагали по коридору. Секретарь бургомистра остановился около седьмой, а Туманова у крайней, тринадцатой камеры. Они стали лицом к дверям и ждали, пока их впустят.

Генрих угостил конвоиров сигаретами, и те закурили.

— Сдал? — спросил один из конвоиров, обращаясь к Генриху.

— Вроде…

— Когда снова заступать? — поинтересовался конвоир.

— Завтра в это время.

— Есть предложение, — конвоир подмигнул, — зайти в клуб промочить глотку.

Генрих молчал, тупо разглядывая свои растопыренные пальцы.

— А чего тут смотреть? — заметил Отто. — Пей, пока пьется. А то вызовут на переосвидетельствование, тогда будет поздно.

— Пойдем, — без особого желания согласился Генрих.

— Гляди! — вдруг сказал второй конвоир, показывая в конец коридора.

Все повернули головы: Туманова, припав губами к пожарному крану, пила воду.

— Ну и пусть себе пьет, — махнул рукой Отто. — Всю не выпьет, останется и на случай пожара.

Генрих окинул его грозным взглядом, помедлил, как всегда, и громко крикнул:

— Эй, падаль!

Девушка быстро отпрянула и стала лицом к двери камеры.

— Усади эту куклу! — бросил Генрих и подал сменщику связку ключей. — Пошли! Пить так пить! — предложил он конвоирам.

Дверь камеры с треском захлопнулась за Тумановой. Она присела на краешек койки. Да, она поступила рискованно, воспользовавшись неплотно закрытым пожарным краном, но зато как освежили и подкрепили ее эти несколько глотков воды! Счастье, что мрачный дежурный был не один, иначе не миновать бы беды, он не простил бы подобной вольности. А рука у него тяжелая… Бог знает, сколько людей отправил на тот свет его кулак! Только чей-то запрет, видно, мешает этому Генриху расправиться и с ней.

Снова вернулись неотступные мысли: скоро ли развязка?

Штауфер вызывал ее на допрос сегодня рано утром и все время бушевал, грозил. Он кричал, что она проклянет день своего рождения, приводил цитату, якобы библейскую, что и псу живому легче, нежели мертвому льву, и, наконец, предупредил, что в свою камеру она больше не вернется, так как ее с нетерпением ожидает общая солдатская камера.

Но она вернулась. И теперь со страхом ждала, когда за ней придут.

Лучше смерть! И сил у нее для этого хватит, и как позвать смерть — она тоже знает. Руки и ноги свободны, а это главное.

Юля хотела было прилечь на койку, но неожиданно загремел засов. Сердце ее упало, во рту сразу пересохло.

Тяжелая дверь распахнулась, и коридорный впустил в камеру гестаповца в штатском. Он нетерпеливо махнул рукой; коридорный поспешно прикрыл дверь.

Гестаповец постоял у порога, пристально глядя на Туманову, затем медленно спустился по ступенькам вниз и вынул из кармана флягу.

— Где пустая? — спросил он тихо.

Юля показала глазами на койку.

Гестаповец порылся в соломенной трухе, нашел порожнюю флягу, спрятал в карман, а на ее место положил принесенную.

— Я сделал так, что вы останетесь в этой камере, — просто сказал он.

Чуть слышный вздох слетел с губ Тумановой, и она облегченно провела рукой по влажному лбу, будто снимая с себя что-то очень страшное.

— Ну, как… решились вы? — продолжал гестаповец и укоризненно посмотрел на нее. — Я понимаю… вас пугает моя служба, мое положение. Но именно это и поможет нам. Я уже говорил, что ваша участь мне не безразлична. Почему вы упорствуете? Не вся Германия состоит из подлецов и нацистов…

Юля вслушивалась в каждое слово гестаповца, всматривалась в его лицо, ловила нотки искренности в его словах.

— В Германии вы можете встретить сотни честных, по-настоящему честных людей…

— Сотни? — зло усмехнулась Туманова. — Не так уж богато…

Гестаповец покачал головой:

— Вы ловите меня на слове. Возможно, я не так выразился.

— Кто вы? — вырвалось вдруг у Юли. — Скажите прямо.

Гестаповец приподнял свои красивые густые брови, и легкая улыбка тронула его губы.

— Все, что я могу сказать о себе, так это то, что зовут меня Роберт Герц, что я обыкновенный стажер гестапо. О том же, кем я был раньше, почему и как попал сюда, говорить не имею права. Это не моя тайна. Во всяком случае, я не друг Гитлера и не поклонник его идей. Со мной здесь считаются, я занимаю известное привилегированное положение. Это тоже имеет свою историю, свои причины…

— Что вам нужно от меня?

— От вас — ничего. Но для вас — я должен…

— Прониклись жалостью?

— Если хотите, да…

Разведчица усмехнулась. Голос осторожности предостерегал: будь начеку!

— Чего же вы все-таки добиваетесь? — спросила она.

— Вашего доверия.

— Допустим. А дальше?

— Я спасу вас. Вы будете свободны.

Противоречивые мысли Тумановой молниеносно менялись. Мелькнуло: «Все-таки это он… Тот самый человек, связанный с Чернопятовым». И следом за этим: «Провокация! Дьявольская, тонкая провокация! Как он, простой стажер, может вырвать человека из камеры, из лап гестапо?» Но сомнения снова вытесняла надежда, кружила голову, звала, обещала свободу, жизнь, возвращение к друзьям.

Чувствуя, как на щеках проступает нервный румянец и пылает лицо, Юля, призвав на помощь всю свою выдержку, сказала внешне спокойно:

— Хорошо. Я согласна. Доверюсь вам. Но говорите сразу: какой ценой? Чем я или мои друзья должны отплатить вам?

Герц нахмурился, его красивое лицо мгновенно изменилось и стало жестким, даже каким-то хищным.

— Повторяю, — твердо сказал он. — Никакой платы ни от вас, ни от ваших друзей я не требую. Вы можете меня ненавидеть, но что дает вам право оскорблять меня?

Юля смутилась. Охваченная волнением, она прижала руку к груди и искренне сказала: