Милях в двадцати к северу от Манчестера, что в восточной части штата Кентукки, у дороги, ведущей в Бунвилл, стоял некогда деревянный плантаторский дом, отличавшийся от большинства окрестных зданий добротностью постройки. В 1863 году он сгорел – наверное, по неосторожности солдат, отставших от колонны генерала Джорджа У. Моргана, которую войска генерала Кирби Смита гнали от Камберленда к реке Огайо. А до тех пор он года четыре, а то и все пять, простоял в запустении. Поля вокруг него поросли ежевикой, заборы покосились. Несколько негритянских хибар и все надворные постройки были заброшены и разграблены. Для окрестных негров и белого отребья как само здание, так и забор вокруг него превратились в неиссякаемый источник топлива, которым они и пользовались без зазрения совести вполне открыто и при свете дня. Оно и понятно: после захода солнца никто, кроме, разве что, чужаков, носа в эти места не совал.

Его прозвали Дом Призрака. В том, что он населен злыми духами – видимыми, слышимыми и довольно деятельными, – в округе сомневались не более, чем в том, что слышали по воскресеньям от проповедника. Узнать же мнение его владельца по этому поводу не представлялось возможным: и сам он, и все его семейство бесследно исчезли в одну злую ночь, и с тех пор никто о них не слышал. При этом все – и домашняя утварь, и одежда, и съестные припасы, и лошади в стойлах, и коровы на пастбище, и негры в лачугах – осталось на своих местах; ничего не пропало, кроме мужчины, женщины, трех девочек, мальчика и младенца! Не так уж и удивительно, что за плантацией, где семеро человек вдруг разом сгинули, укрепилась дурная слава.

Однажды вечером в июне 1859 года, два жителя Франкфорта – полковник Дж. К. Макардл, адвокат, и судья Майрон Вей из милиции штата – ехали из Бунвилла в Манчестер. Дела у них там были столь важные и спешные, что они решили продолжать путь несмотря на темноту и рокот приближающейся грозы, которая и обрушилась на них, когда они проезжали мимо Дома Призрака. Молнии вспыхивали то и дело, так что они легко нашли и ворота, и навес, под которым привязали своих лошадей. Потом они под проливным дождем обежали дом, торкаясь во все его двери, но безуспешно. Почти оглохшие от непрерывного грома, они в конце концов отыскали незапертую дверь. Оба без церемоний ввалились в дом и закрыли дверь за собой. И сразу же очутились во тьме и тишине. Ни в темных окнах, ни в щелях не было ни отблеска от молний, снаружи не доносилось даже отзвуков оглушительного грома. Казалось, оба они вдруг ослепли и оглохли, а Макардл позже говорил, что на какое-то мгновенье поверил в то, что в тот момент, когда они переступали порог, их убило молнией. О дальнейших их приключениях можно узнать из собственных слов полковника, напечатанных во франкфортском «Адвокате» 6-го августа 1876 года:

«Когда я несколько освоился с внезапным переходом от грохота к полной тишине, моим первым порывом было открыть дверь, которую я только что затворил за собой. Ее ручка словно сама собой прыгнула мне в ладонь, и пальцы крепко ее охватили. Мне захотелось снова шагнуть под грозу, чтобы выяснить, не утратил ли я вдруг и зрение, и слух. Я повернул ручку и потянул дверь. За нею оказалась другая комната!

Комнату эту заливал слабый зеленоватый свет, источник которого я не мог определить; все в ней было вполне видимо, хотя и неотчетливо, словно сквозь дымку. Я говорю «все», но, если точнее, в пределах ее голых каменных стен не было ничего, кроме людских трупов. Их было, пожалуй, восемь или десять – наверное, понятно, что мне тогда было не до счета. Если судить по росту и сложению, здесь были люди различного возраста, от младенца и старше, среди них были как мужские, так и женские. Все тела были распростерты на полу, кроме одного, которое принадлежало, похоже, молодой женщине, – она сидела в углу, прислонясь спиной к стене. Да еще одна женщина, постарше, держала на руках малыша. Тело подростка лежало лицом вниз поперек ног бородатого мужчины. На одном или двух почти не было одежды, а молодая девушка прикрывала грудь какой-то тряпкой, наверное, тем, что осталось от платья. Тела находились на разных стадиях разложения, плоть на них ссохлась.

Некоторых, пожалуй, уже можно было назвать скелетами.

Пока я стоял, ошеломленный этим ужасным зрелищем и все еще держа дверь открытой, мое внимание в силу какой-то странности восприятия отмечало не общий смысл этой чудовищной сцены, а различные частности и детали. Возможно, мой разум, ведомый инстинктом самосохранения, отыскивал облегчение в предметах, которые могли хоть чуть ослабить опасную для него напряженность. Среди прочего я отметил, что дверь, изнутри была окована толстыми пластинами кованого железа. Три мощных скошенных задвижки виднелись на равном расстоянии друг от друга в торце двери. Я отпустил ручку, и они высунулись из своих гнезд, повернул – и они снова спрятались. Это был пружинный замок. На внутренней стороне двери не было ни ручки, ни чего-то подобного – только гладкий металл.

Разглядывая все это с интересом и тем избирательным вниманием, которое теперь немало меня удивляет, я, помнится, почувствовал, что меня мягко отстраняют – это судья Вэй, о котором я, ошеломленный увиденным, совсем было позабыл, протискивался мимо меня в страшную комнату. «Ради Господа нашего, – крикнул я ему, – не заходите туда! Давайте лучше выбираться из этого проклятого места!»

Он не обратил на мой возглас никакого внимания, но (как бесстрашный джентльмен и настоящий южанин) быстро зашел в комнату, опустился на колени возле одного из трупов, желая, наверное, осмотреть его получше и осторожно приподнял обеими руками его почерневшую ссохшуюся голову. В ноздри мне ударила ужасная вонь, и это оказалось, что называется, последней каплей. Мои чувства изменили мне; я ощутил, что падаю. Падая, я выпустил дверь и успел услышать, как она, громко клацнув, захлопнулась!

Больше я ничего не помню. Шестью неделями позже я опомнился в манчестерской гостинице, куда меня, как я потом узнал, доставили на следующий день совершенно посторонние люди. В течение всех этих недель я страдал, как мне сказали, от нервной лихорадки, сопровождаемой непрестанным бредом. Меня нашли на дороге в нескольких милях от проклятого дома; но как я из него выбрался и куда направлялся, вспомнить не могу. Едва поправившись, точнее сказать, едва врачи разрешили мне говорить, я спросил, что случилось с судьей Веем, и мне ответили, – чтобы не беспокоить меня, как я теперь понимаю, – будто он благополучно вернулся к себе домой и с ним все в порядке.

Никто не поверил ни слову из моей истории, да и стоит ли этому удивляться? И может ли кто представить себе мою печаль, когда, вернувшись через два месяца к себе во Франкфорт, я узнал, что судью Вея никто не видел с той ужасной ночи? Потом я горько сожалел, что из ложно понятой гордости не повторял всем и каждому свою невероятную историю и не настаивал на ее правдивости.