Завтра крестоносцы будут штурмовать Иерусалим. Завтра! Это сейчас крики муэдзинов смешиваются с разговорами иудейских раввинов и пением в христианских храмах. Завтра будут только крики боли... «Им будет больнее, чем мне!» – подумал человек с лютней и осторожно притронулся к щеке. Зуб бился болью, как будто у него было свое собственное сердце. «Может ли зуб отдельно от всего остального тела скорбеть об Иерусалиме? Хороший вопрос для богословов!» Человек усмехнулся и заиграл.

Магистр говорит: «Твоя музыка меня вдохновляет!» Магистр великий человек! Он один может остановить войну, если его сегодня не убьют. Его должны убить, обязательно должны, потому что Рим недоволен тамплиерами, Риму опять нужно золото Иерусалима, а еще это золото нужно им всем, королькам из далекой Европы, в которой человек с лютней никогда не был, и уже, наверное, не будет... Они пришли за ним, за золотом, и они его возьмут. Слишком их много, и слишком далеко сейчас Лев Пустыни, он не успеет... После того, как он увел в пустыню и уничтожил последнюю защиту Иерусалимского королевства – ту горстку рыцарей, что возглавлялась сенешалем, братом короля, у города не осталось никакой надежды. Король Иерусалима слаб, он умирает, он уже почти умер, ему не остановить своих единоверцев. Впрочем, разве кто-то в Иерусалиме считает этих, которые там, за стеной, христианами? Когда они ворвутся в город, им будет безразлично, чьих дочерей насиловать и чей храм грабить... После гибели иерусалимского войска в пустынях Синая их лидеры уже объявили город захваченным мусульманами, и никого из них уже не волнует, что Иерусалимом еще правит христианский король и что ставка самого Магистра Восточного Крыла Ордена Тамплиеров находится в Иерусалиме и действует. А может, как раз это и волнует Рим, заинтересованный в том, чтобы тамплиеры окончательно убрались отсюда. Навсегда!

Человек, у которого болел зуб, не умел сквернословить. Иначе он думал бы о том, кто сломал ему зуб другими словами. Но он был тем, кем он был, и потому мысли его текли вот так. «Неуклюжий и медлительный, если бы он встретил меня, когда я еще не стал шутом у моего Магистра! Человек перестал играть и снова тронул щеку. – Разве он смог бы так просто ударить меня? Он, называющий себя христианином, считающий себя воином...» Человек вспомнил, как он сидел неподалеку от шатра, где собрались короли и генералы армии грабителей-«освободителей»... Сидел и играл на лютне. Тогда она еще была в порядке. Он уже узнал всё, что хотел, и пора было уходить, но светловолосые кнехты не отпускали его. Они хотели, чтобы он играл для них и дальше. И он играл – мелодии псалмов и духовных песнопений, которым научил его магистр, и даже одну небольшую пьеску, которую Магистр сочинил сам и называл «Рондо для Изольды». Кто такая эта Изольда? Зачем – для нее?.. Может, так звали женщину, которую любил тот, кто сочинил эту музыку? Магистр может любить! Человек играл для кнехтов, а сам думал о Магистре и его странной судьбе. Как-то раз, перебрав храмового вина, Магистр признался, что до того, как принять постриг и стать монахом, он был шутом при дворе одного из королей... И в монахи ушел, потому что убил какого-то герцога... Герцогов мы знаем! Самому приходилось убивать нескольких... давно... двоих оплатил шейх одного из кланов пустынных бедави, за то, что они забрали выкуп, но не вернули его сына, взятого в плен... одного – его родной брат... младший... наверное, чтобы самому стать герцогом?

Он был один из немногих, кто всегда задумывался, зачем Старец посылает своих гашишшинов убить того или другого... зачем это нужно заказчикам. Это потому что в Аламут его привели, чтобы научиться... и мстить... Мстить этим, с крестом, которые сожгли его деревню, отравили колодец в их оазисе, изнасиловали и убили мать... Отца он никогда не знал – он был сейдом – рожденным от временного брака-сыйгях паломника, идущего в Мекку из Испании, с местной женщиной. Считалось, что он приносит удачу деревне. Оказалось, удача есть только у него. Из всей деревни выжил он один. Как говорил его приемный отец, джаллад-джаани, великий и мудрый старец с горы Аламут, – чтобы отомстить.

И он мстил. Старец сам обучал его – тогда он еще был не такой старый и мог лично вести занятия по великому искусству «джаани» для своих излюбленных учеников. Маленький сейд был из таких, из любимых. Он научился убивать так, что будь он поэтом, то каждая смерть стала бы касыдой на могиле убитых им. Или газелью? Некоторые – однозначно рубаи... Их смерть была быстрой, как красивое четверостишие:

* * *

Я вижу тебя...

Ощущаю тебя...

Кинжал мой трепещет...

И любит тебя!

* * *

Нет, все-таки убийца из него лучше, чем поэт! Ну что такое – «кинжал любит тебя...»! Как будто это любовные стихи, из тех, что объявляются имамами «харам» («запрещено, греховно») во время пятничных проповедей. И даже музыкант получился лучше, чем поэт – потому что вон как кнехты слушают. Замерли, и только одна тень двигается... приближается... Большой человек в тяжелых доспехах... Сегодня боя не было. Значит – из шатра. Эти короли и генералы на свои советы всегда при полном доспехе идут – боятся сговоров... и сами сговоры делают. Вон, на латной рукавице кровь... и из шатра выносят кого-то. Наверное, француза, который слишком громко кричал, что не позволит нападать на христианские храмы. Эти-то уже всё знают – где, в каком храме больше золота, где чего лежит... Во время последнего приема у короля Иерусалима ходили, высматривали... «исповедовались!»...

– Сыграй «Шалунью рыжую»!

От подошедшего пахло так, как будто он пил вино с утра. Не храмовое, а шар’аб – «злую воду», который делают некоторые бедави, из тех, что не крепки в вере... прозрачное, крепкое... Сейд пробовал. Он пробовал многие яды – этому обучали всех гашишшинов в Аламуте... После того шар’аба наутро такой запах бывает... Смрад!

– Играй «Шалунью рыжую»! – Подошедший был рыцарем. Наверное, из этих... британцев... По речи понятно.

– Не могу, мой господин! Не знаю! – Сейд отвечал тихо, смиренно. ТАК полагается христианину, он знает, его сам Магистр учил.

– Сейчас будешь знать! – и рыцарь завопил громко, некрасиво:

* * *

Шалунья рыжая ножкой топнет!

Шалунья рыжая ладошкой хлопнет!

Шалунью рыжую муж не дождется.

Ее сегодня миленький уж топчет...

* * *

Кнехты загоготали. Эта песня им пришлась явно больше по нраву, чем «Рондо для Изольды». Сейд понял, что сейчас будет нехорошо.

– Я не могу, господин. Она греховна, эта песня. Близ Гроба Господня...

Латная рукавица взлетела и опустилась. Больно! Осколок зуба упал в пыль родной пустыни. Теперь будет долго болеть. Лютню-то за что? Не любят солдаты святош! Носок солдатского сапога (Господь хранил, никак не иначе!) смазал, не разбил деку, отшвырнув инструмент в сторону. По звуку догадался – уже от удара о землю треснула. Растопчут ведь! Сейд подбежал к валявшемуся в пыли инструменту, схватил и как мог ЗАМЕТНЕЕ исчез. Исчезать, как это делают гашишшины, было нельзя. Станут задавать сами себе вопросы... этим лучше, когда они не думают...