– Ага, так. Уилсона я знаю, разумеется. Стрэнг и Малкин были в Годесберге – ни один не говорит по-немецки. Другие фамилии мне не знакомы.

Он посмотрел куда-то поверх плеча Хартманна. Пауль тоже повернулся. К ним приближался Зауэр. На лице штурмбаннфюрера играла торжествующая улыбка.

– Извините, доктор Шмидт! – крикнул он, не дойдя еще несколько шагов. – Вы давали герру Хартманну разрешение позвонить в Берлин?

– Нет. – Шмидт посмотрел на Пауля. – В чем дело?

– Виноват, Зауэр, – сказал Хартманн. – Я не знал, что на простой телефонный звонок в Министерство иностранных дел требуется разрешение.

– Еще как требуется! Все внешние сношения из поезда фюрера должны быть согласованы заранее! – Эсэсовец повернулся к Шмидту. – Разрешите взглянуть на бумагу?

Схватив листок, он пальцем пробежал по именам. Нахмурился и перечитал снова. Наконец вернул.

– В очередной раз я нахожу поведение герра Хартманна подозрительным.

– Не думаю, что для подозрений существуют серьезные основания, штурмбаннфюрер Зауэр, – спокойно сказал Шмидт. – Разве не полезно знать, кто приедет из Лондона? Чем меньше дипломатов из Лондона знают немецкий, тем больше потребуется работы по переводу.

– И даже так, – пробормотал Зауэр. – Это грубое нарушение секретности.

С дальнего конца платформы до них долетел лязг металла о металл. Тащивший их от Берлина локомотив объехал сортировочную станцию по кругу, и теперь его прицепляли к хвосту поезда.

– Если не хотим отстать, нам следует подняться в вагон, – заметил Хартманн.

– Ну хорошо. – Шмидт похлопал Зауэра по плечу. – Давайте скажем, что я задним числом даю герру Хартманну разрешение на звонок. Это вас устроит?

Штурмбаннфюрер глянул на Пауля и коротко кивнул:

– Пусть будет так.

Он развернулся на каблуках и ушел.

– Экий бдительный малый, – промолвил Шмидт. – Насколько понимаю, не из числа ваших приятелей?

– О, не так уж он и плох.

Оба переводчика направились к поезду.

«Зауэр – терьер, – думал Хартманн. – А я крыса». Этот эсэсовец никогда не успокоится. Трижды он почти поймал его: на Вильгельмштрассе, в поезде и вот теперь, здесь. Четвертый раз может стать последним.

Порядок вагонов поменялся на обратный. Салон-вагон фюрера располагался теперь в хвосте, спальные вагоны свиты – в голове. В центре так и остались вагон связи и вагон-ресторан, в котором и сидели Хартманн и Шмидт, ожидая прибытия в Мюнхен. Берлинец извлек большую трубку и принялся обстоятельно раскуривать ее: набил табаком, чиркнул спичкой, попыхтел, снова принялся разжигать, извлекая опасные вспышки пламени. Он явно нервничал. Всякий раз, когда мимо проходил кто-нибудь из адъютантов фюрера, Шмидт ожидающе глядел на него: не за ним ли послали? Но похоже, Гитлер и Муссолини находили общий язык и без его помощи. Толстяк сник.

– Немецкий дуче хорош, но далеко не настолько, как он сам думает, – сказал Шмидт. – Будем надеяться, они не начнут войну из-за оговорки! – Острота ему так понравилась, что он повторял ее всякий раз, когда адъютант выходил из вагона-ресторана. – Ну, войны пока еще нет, Хартманн?

В середине вагона размещался стол для офицеров СС, где верховодил Гиммлер. Среди приглашенных находился и Зауэр. Они пили минеральную воду. Со своего места Хартманн видел только заднюю часть короткой стрижки рейхсфюрера да его оттопыренные, довольно миниатюрные розовые уши. Гиммлер явно пребывал в приподнятом настроении. Его монолог то и дело прерывали взрывы хохота. Зауэр машинально улыбался вместе с другими, но взгляд его нередко обращался на Пауля.

Шмидт попыхивал трубкой.

– Должен заметить, что переводить Муссолини очень просто: в нем нет ничего абстрактного – очень приземленный политик. То же самое можно сказать о Чемберлене.

– Фюрер, насколько я могу представить, совершенно иной.

Шмидт помедлил, потом наклонился над столом:

– Монолог минут на двадцать – дело обычное. А иногда и на час. И после всего я должен воспроизвести его на другом языке. Если подобный стих найдет на него в Мюнхене, мы проторчим там не один день.

– Ну быть может, другие участники вмешаются.

– Чемберлен определенно не страдает избытком терпения. Это единственный на моей памяти человек, перебивший фюрера. Это было во время первой их встречи, в Берхтесгадене. «Если вы так решительно намерены выступить против Чехословакии, то зачем вообще позволили мне прибыть в Германию?» – сказал он. Только представьте! Фюрер утратил дар речи. Между этими двумя особой любви нет, уверяю вас.

За спиной у него взревели от хохота эсэсовцы. Шмидт поморщился, обернулся через плечо и снова откинулся на спинку стула.

– Такое облегчение, что вы рядом, Хартманн, – сказал он уже громче. – Разумеется, фюрера и других лидеров переводить буду я, но если вы поможете управиться с остальными, то сильно облегчите мою ношу. Какими языками вы владеете помимо английского?

– Французским, итальянским. Немного русским.

– Русским?! Этого от вас не потребуется!

– Как и знания чешского.

Шмидт вскинул брови:

– Верно.

Адъютант снова вошел в вагон и на этот раз остановился у их столика.

– Доктор Шмидт, генерал Кейтель собирается разъяснить дуче кое-какие технические детали, и фюрер попросил вас присутствовать.

– Конечно. – Толстяк проворно выбил содержимое трубки в пепельницу.

Из-за спешки пепел просыпался на стол.

– Извините, Хартманн.

Шмидт встал, застегнул двубортный пиджак и одернул его, расправляя по объемистому животу. Запихнул трубку в карман.

– От меня пахнет дымом? – спросил он у адъютанта. Потом повернулся к Хартманну. – Если фюрер учует дым, вышлет прочь из комнаты. – Переводчик достал жестяную коробочку и сунул в рот две мятные пилюли. – Увидимся позже.

Когда он ушел, Пауль почувствовал себя вдруг очень уязвимым, как младшеклассник, которого старшие не обижали только потому, что рядом с ним стоял учитель. Он встал и направился к передней части вагона.

– Хартманн! – окликнул его Зауэр, когда он проходил мимо стола эсэсовцев. – Вы не собираетесь приветствовать рейхсфюрера?

Молодой дипломат уловил повисшую вокруг тишину. Он остановился, сделал поворот, щелкнул каблуками и вскинул руку:

– Хайль Гитлер!

Водянистые глаза Гиммлера буравили его из-под очков без оправы. Верхняя половина лица главы СС была гладкой и бледной, но кожу вокруг губ и на подбородке покрывала щетина. Он медленно поднял руку. Улыбнулся.

– Не переживайте, дружище.

Потом рейхсфюрер щелкнул пальцами и опустил руку. Подходя к выходу из вагона-ресторана, Хартманн услышал за спиной новый взрыв хохота. Наверное, смеются над ним. Лицо его горело от стыда. Как сильно он их ненавидел!