Какой-то неведомый страх переполнял ее. Девочка знала, что должна во что бы то ни стало остановить караван. Она встала прямо перед одним из странников, напряглась и сжала кулаки. Он натолкнулся на нее, не замечая, и она отлетела с его пути так легко, словно ничего не весила.

Она летела по воздуху и крутилась, а потом упала на землю и осталась лежать, сжимая в пальцах холодный песок. В голове все вращалось, и она не сразу смогла открыть глаза.

А когда открыла, то увидела стоящего над ней человека.

Девочка неловко вскочила на ноги и сделала несколько шагов назад, стряхивая с пальцев песок. Человек отличался от тех, кто шел с караваном. Его одежда была не серой и запыленной, как у остальных путешественников, а белоснежной. Он был высоким, даже выше ее отца. Фадва вглядывалась в его черты и не узнавала их. На гладком лице не было даже намека на бороду, и оно показалось девочке странно бесполым, хотя и было очевидно мужским. И кажется, в отличие от караванщиков, он видел ее. Он даже улыбнулся ей понимающей улыбкой, а потом повернулся и пошел прочь.

Он явно звал ее за собой, и она смело последовала за ним. Над долиной всходила полная луна, хотя в глубине сознания девочка знала, что это невозможно: в том мире, где она не спала, а бодрствовала, серп луны был совсем тоненьким, только что народившимся.

На вершине холма он остановился, поджидая ее. Она подошла, встала рядом и сразу же поняла, что они находятся на том самом месте, откуда она видела дворец. Он и сейчас был там, внизу, в долине, прекрасный и сверкающий в лунном свете.

— Это сон, — сказала она.

— Конечно, — согласился незнакомец. — Но дворец все равно существует. Ты видела его этим утром. И твой отец видел.

— Но он сказал, что ничего не видел.

Человек наклонил голову, словно задумался. Мир опять закружился вокруг Фадвы, и вдруг наступил день, а она оказалась внизу, в долине, и смотрела на вершину холма — туда, где только что была сама. Теперь там стоял ее отец, она узнала его даже издалека. Глаза ее почему-то стали необычайно зоркими, и она разглядела изумление и страх на его лице. Он моргнул, а потом бросился вниз с холма, и девочка почувствовала обиду, поняв, что отец ее обманул.

Она повернулась к высокому незнакомцу, а день опять превратился в ночь. В невероятном лунном свете она рассматривала его так пристально, как никогда бы не осмелилась наяву. В его темных глазах мерцали крошечные золотые искры.

— Кто ты? — спросила она.

— Джинн.

Она только кивнула. Этот ответ все объяснял.

— Ты меня не боишься? — спросил незнакомец.

— Нет, — покачала головой она, хотя понимала, что должна бояться.

Это был сон, но в то же время не сон. Она опускала глаза и видела собственные руки, ощущала холодную землю под босыми ногами; и одновременно она чувствовала и другое свое тело — то, которое крепко спало в тепле под одеялами. Она существовала и там и здесь, и обе эти жизни были одинаково реальными.

— Как тебя зовут? — спросил незнакомец.

Девочка гордо выпрямилась:

— Я Фадва, дочь Джалала ибн Карима аль-Хадида.

Он молча поклонился с той же важностью, что и она, хотя в глазах у него мелькнула улыбка.

— Что ты хочешь от меня? — спросила девочка.

— Просто поговорить. Я не причиню тебе вреда. Ты мне интересна, ты и твои соплеменники.

Не сводя с нее глаз, он откинулся на пышную подушку. Она удивленно огляделась. Они находились в огромном стеклянном зале. Лунный свет отражался от изогнутых стен и заливал помещение ярким серебристо-голубым сиянием. По полу были разбросаны ковры и шкуры. Она и высокий мужчина сидели напротив друг друга на красиво вышитых подушках.

— Мы у тебя во дворце, — сообразила она. — Здесь очень красиво.

— Спасибо.

— Но зачем ты привел меня сюда? Я думала, джинны боятся людей.

— Так и есть, — улыбнулся он, — но только потому, что нас этому научили.

— Нас тоже учат бояться вас, — откликнулась Фадва. — Нам нельзя свистеть после захода солнца, потому что это может вас привлечь. И мы пришиваем железные амулеты к одежде, а детям на шею вешаем железные бусинки, покрашенные в голубой цвет, для защиты от вас.

— А почему в голубой? — удивился он.

— Не знаю, — задумалась девочка. — Наверное, вы боитесь голубого цвета.

— Ничего подобного, — засмеялся он. — Хороший цвет. А вот железо… — Тут он поклонился ей. — Его я боюсь.

Она улыбнулась, поняв его намек, потому что имя Хадид и означало «железо».

Ее хозяин — или гость? — продолжал пристально наблюдать за ней.

— Расскажи мне о себе, — попросил он. — Как ты живешь? Как проходит твой день?

Его интерес льстил девочке.

— Лучше бы тебе расспросить моего отца или одного из его братьев, — сказала она. — У них жизнь куда интереснее.

— Может, когда-нибудь и расспрошу, — кивнул он. — Но мне интересно все. И все для меня внове. Прошу тебя. Расскажи мне.

Казалось, он говорит искренно. Завораживающий лунный свет, уютное тепло, в котором нежилось ее другое, спящее тело, приятное волнение от внимания красивого мужчины — все это, соединившись, помогло ей расслабиться и почувствовать себя уверенно. Она откинулась на подушки и начала свой рассказ:

— Я встаю рано, еще до рассвета. Мужчины уходят пасти овец, а мы с тетками доим коз. Из их молока мы делаем сыр и простоквашу. Днем я тку, чиню одежду, пеку хлеб. Еще я хожу за водой и собираю хворост. Присматриваю за своими братьями, родными и двоюродными, мою и одеваю их, слежу, чтобы они не попали в беду. Потом я помогаю матери готовить ужин и кормить мужчин, когда они вернутся.

— Сколько у тебя дел! И часто ты всем этим занимаешься?

— Каждый день.

— Каждыйдень? Значит, у тебя совсем нет времени, чтобы просто погулять и полюбоваться пустыней?

— Конечно же нет! — воскликнула она, пораженная его наивностью. — Женщины должны заниматься домом, пока мужчины заботятся об овцах и козах. Хотя, — гордо добавила она, — мой отец иногда позволяет и мне попасти коз, если погода хорошая. А бывает, что женщинам приходится делать и мужскую работу. Например, если ветер опрокинет шатер, женские руки могут установить его так же ловко, как и мужские. И когда мы переезжаем на новое место, все работают поровну.

Она замолчала. Там, вдалеке, ее другое, спящее тело зашевелилось во сне. Даже сюда до нее доносились первые утренние звуки: торопливые шаги, плач проголодавшегося младенца, лепет проснувшихся детей. Стеклянные стены дворца подернулись дымкой и словно раздвинулись.

— Похоже, мне пора идти, — сказал мужчина. — Ты согласишься поговорить со мной еще?

— Конечно, — без колебания ответила Фадва. — Когда?