«Ах, да, конечно, я и забыл», – ответил мне, смеясь, государь. За обедом император Вильгельм был очень оживлен, громко и много говорил, смеялся, был вообще в отличном настроении. Александру Федоровну это как будто немного даже шокировало.

На смотр Выборгского полка шеф прибыл на паровом катере и обходил полк пешком. Ему были представлены офицеры, фельдфебели, причем не обошлось без инцидента. Фельдфебелю своей шефской роты Вильгельм подал руку, которую тот ни за что не осмеливался пожать. Шеф улыбнулся и сказал: «Ну, ничего, давай руку».

Такого приказания не исполнить он уже не смел и подал свою фельдфебельскую десницу, но затем совсем растерялся…

В 1912 году я являлся императору Вильгельму, когда ездил во главе депутации от русской армии на закладку памятника в Лейпциге.

Так как о моей командировке было сообщено в Берлин, то государь император повелел, чтобы я передал привет его величества, если Вильгельм выразит желание меня принять.

В Дрездене, за обедом у короля саксонского, мне сообщили, что германский император примет меня в Потсдаме на следующий день. Пришлось сейчас же отправиться в Берлин. К назначенному времени в автомобиле, вместе с нашим послом Свербеевым и моим личным адъютантом, полковником Николаевым, я выехал из Берлина в Потсдам.

В форме русского гусарского полка Вильгельм вышел к нам, очень любезно поздоровался, выслушал внимательно мой доклад о том, что государь повелел ему передать. Видимо, был доволен, сказал, что будет писать сам и поблагодарит. Затем говорил о том, что его очень заботит инфлюэнца среди конского состава армии; упомянул о том средстве, которое у них с успехом применяется, рекомендовал мне с ним познакомиться.

Я доложил, что впрыскивание «Сальварсана» у нас уже практикуется и что принц Ольденбургский особенно интересуется и следит за всеми новшествами в этой области, поэтому мы получаем всякие новые средства очень скоро. Затем я представил полковника Николаева, и все мы были приглашены к завтраку, который был сервирован в круглой зале, насколько помню, на 24 человека, исключительно генерал-адъютантов.

Император заявил, что, к сожалению, императрица нездорова и поэтому не может присутствовать за столом. Его величество познакомил меня со всеми присутствующими, в том числе с военным министром, начальником Генерального штаба и другими должностными лицами.

Я сидел рядом с Вильгельмом. Все это время он вел такой оживленный, громкий разговор, что мы оба почти ничего не ели. Наша же аудитория кушала и слушала нас. Император затрагивал вопросы из разных областей, говорил на немецком языке, а потом спросил меня, не из остзейской ли я провинции, так как он находит, что я хорошо владею немецким языком.

Я ответил, что нет, но что у нас в доме всегда была бонна немка.

– А когда вы были первый раз в Берлине?

– Берлин я знаю с 1858 года.

– С 1858 года? Что такое? – удивился Вильгельм и потребовал подробностей.

Я рассказал, что моя матушка была больна и ее послали в клинику, где пришлось пробыть довольно долго, а чтобы ей не так было скучно, она взяла меня с собой. Мне тогда было лет десять.

– А вы помните, где вы тогда жили?

– Помню – Доротеенштрассе, № 27.

– Что же, вы не заходили теперь посмотреть на этот дом?

– Зашел, там теперь большой, многоэтажный, а тогда, насколько помню, был всего двухэтажный, с кофейным магазином внизу, в котором я помогал хозяину продавать кофе и цикорий.

Император Вильгельм заразительно расхохотался, стукнул даже вилкой по столу:

– Нет, это великолепно, это прямо анекдотично.

Нашей аудитории эпизод этот, видимо, тоже понравился.

После завтрака все были приглашены курить в кабинет. Когда я вошел, то обратил внимание на громадных размеров карту Балканского полуострова, которая закрывала часть шкафов с книгами. Вильгельм заметил это и сказал, что по ней он следит за военными действиями в Турции.

– Вы ведь участвовали в турецкой кампании 1877 года?

Когда я сказал, что участвовал, то Вильгельм просил показать по карте, где я именно был, в каких делах принимал участие и в какой роли.

– Господа, пожалуйста, сюда, – пригласил император, – нам русский военный министр расскажет, где он был в Турции.

И я очутился в роли лектора, изложив кратко то, о чем меня спрашивали.

По этому поводу император Вильгельм писал нашему государю 3 января 1913 года:

«Любезный Ники!

…твой военный министр, генерал Сухомлинов, навещал меня по возвращению из Лейпцига. Он очень любезно и крайне интересно рассказывал о своих действиях во время военного похода в 1877 (году)… Вилли»1.

Командируя меня с депутацией на закладку лейпцигского памятника, государь разрешил мне после того на две недели проехать на южный берег Франции, где находилась тогда моя жена. Как только я прибыл в Кап д’Эйль, из Петербурга пришла телеграмма о том, что мне высочайше повелевается сделать визит президенту французской республики. После из Парижа ко мне приехал наш военный агент, полковник граф Игнатьев, который, по поручению посла Извольского, передал подробности выполнения предстоящего визита.

Оказалось, что командировка нашей депутации в Лейпциг и мое посещение Потсдама вызвали в Париже известную сенсацию, для парирования которой признано было, в интересах политики, чтобы я официально представился главе нашей союзницы.

Вместе с Игнатьевым в тот же вечер мы выехали в Париж. Надо было спешить, так как со дня на день Фальер должен был покинуть пост президента. После приема в Потсдаме я отправил свою военную одежду парадной формы из Берлина в Петербург, поэтому повеление проделать в Париже ритуал, вполне тождественный выполненному в Потсдаме, было трудно. Пришлось предстать в штатском костюме. Что же касается завтрака, который соответствовал бы потсдамскому, то этот вопрос при отъезде Игнатьева из Парижа не был еще окончательно решен в связи с правительственным кризисом.

Когда мы прибыли в Париж, то Извольский выяснил, что Фальер остается президентом еще всего лишь несколько часов. Наш посол был нездоров и принял меня лежа. У его постели мне был сообщен следующий церемониал: в черном длиннополом сюртуке, палевых (или желтоватых) замшевых перчатках, не снимая цилиндра с головы, я должен был проследовать по всем коридорам и залам дворца до приемной кабинета президента республики. Когда меня пригласили к президенту, последний был тоже в черном сюртуке, стоял, опираясь левой рукой на стол. В таком положении, обменявшись несколькими обычными фразами приветствия, на что потребовалось едва ли более пяти минут, я откланялся и удалился, а через несколько минут после этого Фальер покинул пост президента – на лестнице дворца я встретил депутацию, которая шла ему это объявить.

После того в нашем посольстве выяснилось, что завтрак состоится у Пуанкаре, в его собственном доме, на окраине Парижа. Об этом завтраке осталось у меня самое хорошее воспоминание.