Он весь в себе, пока женский голос не врывается в его раздумья:

— Господин Дазуто?

Якоб снимает бамбуковую шляпу и встает.

Лицо госпожи Аибагавы заслоняет солнце.

— Прошу прощения, что помешала.

Изумление, вина, нервозность… как много чувств разом нахлынули на Якоба.

Она замечает божью коровку на его большом пальце.

— Тенто — муши.

Пытаясь взять себя в руки, он слышит другое:

— Бен‑то — муши?

— Бен‑то — муши — это мучной хрущак, — она улыбается. — Это… — она указывает на божью коровку, — тен‑то — муши.

— Тенто — муши, — повторяет он.

Она кивает, как довольный учитель.

На ней — темно — голубое летнее кимоно и белый платок.

Они не одни: у калитки стоит неизменный охранник.

Якоб пытается не замечать его.

— Божья коровка — помощник садовника…

«Анне ты бы понравилась, — думает он, глядя прямо на нее. — Анне ты бы понравилась».

— …потому что божьи коровки едят зеленую тлю, — Якоб подносит большой палец к губам и дует.

Божья коровка отлетает недалеко, прямиком на лицо пугала.

Она поправляет шляпу на пугале, как поправила бы жена.

— Как вы называете его?

— Пугало, чтобы отпугивать ворон, а это зовут Робеспьер.

— Склад «Дуб» — это склад «Дуб», обезьяна — это «Уильям». Почему пугало — «Робеспьер»?

— Потому что его голова отваливается всякий раз, когда меняется ветер. Черная шутка.

— Шутка — это секретный язык… — хмурится она. — Внутри слов.

Якоб решает не напоминать о веере, пока она сама об этом не заговорит. Пока, похоже, она не рассердилась на него и не обиделась.

— Вам нужна помощь, госпожа?

— Да. Доктор Маринус попросил меня пойти и попросить у вас рози — мари. Он просит…

«Чем больше я узнаю Маринуса, — думает Якоб, — тем меньше его понимаю».

— …он просит: «Пусть Домбага даст вам шесть свежих… веточек от рози — мари».

— Пройдемте сюда, к лекарственным растениям. — Он ведет ее тропинкой, не в силах придумать никакой вежливой фразы, чтобы она не звучала невероятно глупо.

Его гостья спрашивает: «Почему господин Дазуто работает сегодня садовником?»

— Потому что, — племянник пастора врет сквозь зубы, — я обожаю сад — огород. Мальчиком, — он пытается придать своей лжи какое‑то правдоподобие, — я работал у родственника в саду. Именно у нас появились самые первые сливовые деревья во всем городе.

— В городе Домбург, — говорит она, — провинция Зеландия.

— Вы так добры, что помните это. — Якоб срывает полдюжины молодых побегов. — Вот.

На бесценные мгновения их руки соединены пахучими веточками, а свидетели тому — кроваво — оранжевые подсолнухи.

«Я не хочу купленную куртизанку, — думает он. — Я хочу тебя».

— Спасибо, — она вдыхает запах цветов. — «Розмарин» что‑то означает?

Якоб благодарит своего строгого, с вечно неприятным запахом изо рта, учителя латинского языка в Мидделбурге.

— На латинском это растение называется Ros marinus, где ros — это роса… Вы знаете, что означает слово «роса»?

Она хмурится, чуть качает головой, и ее зонтик медленно крутится.

— Роса — это вода, которая появляется утром прежде, чем солнце ее высушит.

Акушерка понимает.

— Роса… мы говорим аса-цуи.

Якоб точно знает, что не забудет этого слова до конца своей жизни. «Ros» — «роса», marinus — означает «океан», rosmarinus — «океан росы».

— Старики говорят, что розмарин прекрасно себя чувствует — хорошо растет — только там, где слышен океан.

История нравится ей:

— Это правда?

— Возможно.

«Пусть остановится время», — желает Якоб.

— Немного красивее, чем правда.

— Значение marinus — «океан»? Значит, доктор — «доктор Океан»?

— Да, можно сказать, и так. У слова «Аибагава» тоже есть значение?

— Аиба — «индиго», — по лицу видно, что она гордится своей фамилией. — А гава — это «река».

— Выходит, вы — река цвета индиго. Звучит, как стихи. — «А ты, — говорит Якоб себе, — звучишь, как флиртующий развратник». — Розмари также и женское христианское имя. Мое имя… — он напрягается, чтобы не выдать своего волнения, — …Якоб.

— Как это… — Она недоуменно покачивает головой: — …Я — ко — бу?

— Имя, которое мои родители дали мне: Якоб. Мое полное имя Якоб де Зут.

Она отвечает осторожным кивком. «Якобу Дазуто».

«Как бы я хотел, — мечтает он, — чтобы слова можно было поймать и потом хранить».

— Мое произношение, — спрашивает госпожа Аибагава, — не очень хорошее?

— Нет-нет-нет: вы говорите очень хорошо. Ваше произношение — очень хорошее.

Сверчки стрекочут и верещат в низких каменных стенах сада.

— Госпожа Аибагава, — Якоб сглатывает слюну, — какое у вас имя?

Она не торопится с ответом.

— Мое имя от матери и отца — Орито.

Ветер с моря кольцом закручивает локон ее волос вокруг своего пальца.

Она смотрит вниз.

— Доктор ждет. Спасибо за розмарин.

Якоб говорит: «Приходите еще…» — и больше ничего не в силах сказать.

Она делает три-четыре шага и возвращается назад. «Я забываю, — из кармана на рукаве кимоно она достает фрукт, размером и цветом похожий на апельсин, но с гладкой, блестящей кожурой. — Из моего сада. Я приношу много доктору Маринусу, и он просит дать один господину Дазуто. Это каки».

— Значит, хурма на японском кэки?

— Ка — ки, — она кладет фрукт на неровное плечо пугала.

— Ка — ки. Мы с Робеспьером съедим его позже. Спасибо.

Ее деревянные сандалии постукивают по выжженной земле, когда она идет по тропинке.

«Действуй, — умоляет Дух будущих сожалений. — Я больше не дам тебе такого шанса».

Якоб стремительно бежит вдоль помидоров и догоняет ее у калитки.

— Госпожа Аибагава? Госпожа Аибагава. Я должен попросить у вас прощения.

Она поворачивается, взявшись одной рукой за калитку:

— Почему прощение?

— За то, что я сейчас скажу. — Бархатцы светятся оранжевым. — Вы прекрасны.

Она понимает. Ее рот открывается и закрывается. Она отступает на шаг… в калитку. Все еще закрытая, она дребезжит. Охранник распахивает ее.