Но были и исключения, например Семен Дежнев, старавшийся брать ясак «ласкою» и умевший налаживать с местным населением дружественные отношения, «да такие, что, когда его отряд подвергся нападению немирных тунгусов и гибель была неминуема, только что объясаченные друзья пришли на помощь и помогли отбить нападение» (А. С. Зуев). Московские чиновники жаловались, что в азарте «пушной лихорадки» между русскими промысловыми ватагами «для… своей бездельной корысти бывают бои, друг друга… побивают до смерти, а новым ясачным людям чинят сумнение, тесноту и смуту и от государя их прочь отгоняют». Впрочем, вряд ли Сибирь смогли бы покорить платоны каратаевы…

Вхождение сибирских земель и народов (кстати, многие из последних были весьма воинственны и хорошо вооружены, а к чужакам относились крайне агрессивно) в состав России происходило по-разному – когда добровольно, когда насильственно – что случалось, кажется, чаще. Русские источники 1630—1640-х гг. сообщают множество фактов о вооруженных столкновениях с якутами и бурятами. Эвенки, эвены и юкагиры активно сопротивлялись русским еще во второй половине XVII в., коряки и ительмены – до 1730—1750-х гг. Войны с чукчами продолжались до 1778 г. Поскольку сибирские этносы сами друг с другом непрерывно воевали, русские успешно использовали в своих экспедициях одних «иноземцев» против других. Только на Северо-Востоке во второй половине XVII – первой четверти XVIII в., по подсчетам А. С. Зуева, произошло по меньшей мере 23 вооруженных столкновения с чукчами, 41 – с коряками, 39 – с ительменами.

«В 1707–1711 гг. большая часть Камчатки превратилась в зону военных действий. В результате ясак с Камчатки не вывозился в течение пяти лет. За 12 лет противостояния (1703–1715) были сожжены Большерецкий и Акланский остроги, убито около 200 казаков – огромные по тому времени потери… Несколько походов на приколымских чукчей во второй половине XVII в. не принесли результатов, больше того, чукчи сами перешли к активным действиям. Вплоть до конца 80-х годов XVII в. они неоднократно осаждали Нижнеколымское ясачное зимовье, нападали на служилых людей, заставляя их жить „взаперти“» (В. А. Тураев). Атмосферу этой осады хорошо передает сообщение одного из «сидельцев» (1679): «А к нижнему ясачному зимовью немирные люди чюхчи прикочевали и живут от зимовья во днище, а караулят русских людей и ясачных, и как кого схватают, и тех людей всякими разными муками мучат, а в достале смертью позорную кончают».

Слегка забегая вперед, упомянем и наиболее, наверное, яркий эпизод русско-чукотских войн – разгром отряда майора Д. И. Павлуцкого в марте 1747 г. Рапорт одного из офицеров так описывает схватку: «…а больше и ружей заправить было некогда, понеже пошли неприятели чюкчи на копьях, так же и они [казаки] насупротив их, неприятелей чюкоч, пошли на копьях же и бились с ними не малое время… они, неприятели, у служилых и служилые у них друг у друга отнимали из рук копья, а протчи служилые, у которых отбиты были ружья, оборонялись и ножами». С русской стороны было убито более 50 человек, в том числе и сам майор Павлуцкий. Сцена его гибели так и просится в кино жанра истерн. Майора долго не могли убить, потому что он носил панцирь. Чукчи стреляли в него из луков и кололи копьями, но он оставался неуязвим; «наконец, обступив его, как волки оленя, запутали ремнями, уронив на землю, и нашли место заколоть, под самым подбородком» (Г. Дьячков). Кто хоть немного знает историю Дикого Запада, сразу ассоциативно вспомнит о неоднократно обэкраненных генерале Кастере и битве при Литтл-Бигхорн (1876).

Постоянным фоном «сибириады» были набеги калмыков и башкир. В Приамурье русские столкнулись с маньчжурами. Ярким эпизодом борьбы с ними стала «исключительная по героизму и воинской доблести» (Н. И. Никитин) оборона Албазина (1686), когда около 800 казаков во главе с Афанасием Байтоном пять месяцев отбивались от десятитысячного маньчжурского войска с 40 пушками, не сумевшего ни взять острог штурмом, ни выморить его защитников голодом и вынужденного отступить. Но по Нерчинскому миру с Китаем (1689), лишившего Россию Приамурья, Албазин – этот маленький дальневосточный Азов – был оставлен и уничтожен русскими.

Вслед за промысловыми людьми в Сибири появились царские воеводы, постепенно подчиняя новоприсоединенные территории государеву порядку. Поскольку местное население воспринималось в Москве прежде всего как плательщик чрезвычайно ценного пушного ясака, правительство старалось защитить коренных жителей «не только от истребления, но и от притеснений… и нередко жертвовало… интересами русских колонистов» (С. В. Бахрушин). Сибирской администрации предписывалось действовать на туземцев «ласкою», а не «жесточью», без разрешения из Москвы или Тобольска (главного в ту пору центра Сибири) их запрещалось казнить, крайне неохотно разрешалось прибегать к силе оружия, даже в случае восстаний. Разумеется, на практике эти благие пожелания было непросто исполнить, но если бы не «миротворческая» позиция Центра, как знать, многие ли сибирские этносы сохранились до сего дня…

За государевыми людьми шли переселенцы-землепашцы. Первоначально это были принудительно переводимые дворцовые крестьяне, но с 1621 г. приоритетом стала вольная крестьянская колонизация, проводимая в основном «черными людьми» с Русского Севера. Вот некоторые ее итоги на конец XVII в., по данным В. И. Шункова. Количество русских дворов в Сибири достигло 25 тыс., из них по меньшей мере 11 тыс. были крестьянскими. Лишь 3 из 20 сибирских уездов оставались непашенными. В подавляющем большинстве крестьяне находились на государевом оброке, крепостничество в Сибирь почти не проникло и практиковалось только монастырями, которым принадлежало всего 1495 (14 %) крестьянских дворов. Все угодья, за исключением выгонов, находились в личном пользовании крестьян, регулярные переделы и прочие общинные прелести полностью отсутствовали, в связи с чем, естественно, развивалось и значительное имущественное расслоение. Словом, перед нами воспроизведение земледельческих порядков черносошного Севера.

Конечно, «самовластье» и коррумпированность воевод и ясачных приказчиков в Сибири, так далеко отстоявшей от Центра, были огромными. Но, с другой стороны, и с реакцией на это сибирского, весьма вольнолюбивого и неробкого в массе своей русского простонародья власти приходилось считаться. Упомяну только один яркий эпизод – отстранение от власти в 1696 г. виновника многочисленных «обид и налог и напрасного разорения» воеводы Богдана Челищева служилыми и посадскими людьми и пашенными крестьянами Илимского острога. «До указу великих государей» царского наместника во главе управления заменили выборные илимские жители. Челищев был несомненно грешен по всем статьям, но следствие по его делу длилось несколько лет – Москву явно смущало, что илимцы свой «отказ» «учинили самовольно, нашему великого государя указу противно», «чего преж сего не бывало». В конце концов в пользу Челищева со служилых и посадских людей взыскали 2000 рублей, но на воеводство в Илимск он не вернулся. Вряд ли бы бунтовщики так легко отделались, произойди это где-нибудь в Рязани или Калуге.

Присоединение Сибири, таким образом, важно для судеб русского народа не только тем, что местная пушнина, по расчетам Г. В. Вернадского, давала во второй половине XVII столетия треть государственного дохода, или тем, что там был обретен поистине кладезь полезных ископаемых, только-только в ту пору разведываемых и осваивымых. Но и тем еще, что там возник новый резервуар – пусть и очень относительной – русской свободы, хотя это и звучит парадоксом применительно к земле, куда уже тогда начали отправлять на поселение ссыльных. Кроме уголовников, это были разного рода беглые и бродяги, а также участники антипетровских восстаний – стрелецкого 1699 г., астраханского, булавинского – и «диссиденты»-старообрядцы. Позднее к ним добавились непокорные помещикам крестьяне и «политические». Контингент, как на подбор, сплошь незаконопослушный, создававший вокруг себя совсем иную атмосферу, чем та, которая господствовала и потому отторгла их в доуральской Великороссии.