— Когда будет видно, что вы сделали все что можно, и все остальное от вас не зависит.

— Это как? Поясни. Я хоть и прожил несколько лет на Кавказе, но всех ваших восточных шуток не понимаю.

— Мужики, — начал Виктор, — давайте установим крайний срок. Допустим месяц. Устроит? А если раньше что-то случится, или будет возможность, то вы нас отпускаете. Годится?

— Три месяца, — после некоторого раздумья сказал Вели, Ахмед кивнул головой в знак согласия.

— Так мы ж слово Гусейнову давали, чего еще надо?

— Я не Сурет и Ахмед тоже. Вы ему слово давали под автоматом, оно не считается. А здесь мы сидим за столом, кушаем. Это другое дело.

— Но и ты пойми нас тоже правильно. В батальоне восемьдесят процентов либо пацаны 15–16 лет, либо деды за пятьдесят годов. Обучение возможно лишь с поправкой на возраст. Рейнджеры из них не получатся. В лучшем случае — заградотряд.

— Мы все это понимаем. И все это понимают. Вы сделали, что все почувствовали себя солдатами, бойцами, они уже умеют многое, осталось их еще немного подучить.

Наступила пауза. Молчание затягивалось. Я курил, стряхивая пепел в блюдце.

— Знаешь, Олег, я согласен. По крайней мере, будет срок и возможная ситуация. А до срока в спину стрелять не будете?

— Нет, — ответ был жесткий, резкий, без раздумий.

— Я согласен! Даю слово офицера, что не буду предпринимать попыток бежать в течение трех месяцев, если раньше не наступит особая ситуация, при которой мы обоюдно договоримся. Пойдет? — Виктор покраснел от возбуждения.

— Я тоже даю слово чести, что постараюсь максимально обучить вверенный личный состав и не предпринимать попыток к бегству по оговоренным условиям. Годится?

Они встали. Мы тоже, охая от боли в спине, поднялись. Ахмед достал бутылку коньяка, раскупорил ее, налил по полстакана коньяка каждому. Чокнулись молча, выпили. Сели и закончили завтрак.

— Ну что, пойдем к комбату, послушаем, чего он хочет, — Витька прикурил и выпустил струю дыма в потолок.

— Нет, это еще не все.

— Нам что, нужно подписать все сказанное кровью? Слова нашего мало что ли?

— Не в этом дело. Вот, получите.

Из шкафа они достали два комплекта нового камуфляжа, обувь. Когда я принимал форму, то под курткой нащупал что-то твердое и тяжелое. Посмотрим — я убрал куртку, а там в кобуре лежал пистолет Стечкина. Я посмотрел на охранников, теперь уже, по их словам, наших закадычных друзей.

— Это ваше. Большому человеку — хорошее оружие.

— Спасибо, спасибо, мужик.

Я вынул пистолет, отщелкнул обойму, полная, передернул затвор, оттуда вылетел целый патрон. Проверил прицельную планку, она была как у автомата, деления для стрельбы от 25 до 200 метров. Пощелкал переводчиком огня, он же, по совместительству, и предохранитель. Посмотрел год выпуска — «1954». Оружие изготовлено давно, но не пользовано, еще местами видна заводская смазка. Не удалили ее Вели и Ахмед до конца. Но я даже не обратил внимания на такие мелочи. Взял кобуру. Деревянная, отполированная, отлакированная. Очень красивый рисунок на дереве. Пристегнул кобуру к пистолету, приладился к новому прикладу. Непривычно, после разберемся… Отстегнул приклад, взвел курок, попробовал спуск. Мягкий, гораздо мягче, чем у ПМ. Смотрю на охрану, улыбаюсь. Пока все хорошо.

Витька смотрел на все это как завороженный.

— А мне? — завопил он.

— На, — Ахмед и Вели улыбались.

Витька схватил пистолет, как и я, проверил патроны и, любовно поглаживая ствол, спросил у охраны.

— А не боитесь?

— Нет. Вы слово дали.

— Правильно делаете. Никуда мы не денемся. Пока не денемся.

— Но вот насчет нашего давнего другана Модаева мы вам слова не давали. С ним как быть? Он, как только шпалер увидит, так в штаны наложит или стрелять начнет с перепугу. С ним-то как быть?

— Ничего, мы объясним, что это приказ Гусейнова. Модаева никто уже не ценит. Он шакал. Сурет все это привез и сказал вам отдать, когда будет нужно. Мы думаем, что сейчас нужно. Правильно?

— Понятно.

Мы развернули форму. М-да — это вещь. Камуфляж был немецкого производства, внутренняя поверхность ткани ласкала кожу. Ботинки тоже были немецкие. С виду тяжеленные, но на самом деле гораздо легче наших. Все подошло по размеру. Сидело хорошо. Мы приладили оружие, патрон в патронник загонять не стали. Кепи на голову, козырек на два пальца от бровей. Посмотрелись в осколок зеркала. Красавцы!

— Ну что, идем к комбату, — я улыбался во все оставшиеся у меня зубы.

Витька с Вели пошли вперед, Ахмед меня придержал за рукав.

— Что еще? — я насторожился.

— Через Армению не ходите, через Грузию ближе. Там еще много ваших осталось, — сказал Ахмед, улыбнулся и вышел.

Я стоял ошарашенный. Первой мыслью было — нас постоянно подслушивают, гады. Ну ничего, выберемся!

40

На улице встречные бойцы нас приветствовали. Некоторые даже отдавали честь, кто-то шутливо-дурашливо, но многие делали это вполне серьезно.

Пришли в штаб. При входе в кабинет комбата нас разоружили. Не положено входить к командиру с оружием.

В кабинете сидел командир батальона в своем обычном полупьяном состоянии, его начальник штаба — наш заклятый враг, и мулла собственной персоной. Наше появление последних двоих сильно ошарашило. Комбат лишь взглянул на нас. В его взгляде было секундное удивление, потом он пьяно усмехнулся.

Первым отреагировал Модаев. Вскочил на ноги.

— Это бунт! Немедленно в карцер!

— Остынь, сволочь, — ответил Виктор.

— Кто позволил им надевать форму старшего командного состава? Они пытались меня убить!

— Будет возможность — непременно ей воспользуемся, — я начинал закипать.

— Вели, почему они переодеты? — с тихой яростью в голосе спросил мулла.

— Сурет приказал. Скоро он будет здесь, сами и спросите.

— Садитесь, хватит говорить, — комбат махнул рукой.

Мы присели на свободные стулья, подальше от начальника штаба и новоявленного замполита.

— Скоро поедем на фронт, — начал комбат.

Лицо его ничего не выражало, казалось даже, что он никого не замечал, просто что-то бубнил себе под нос, разговаривая сам с собой, часто мешая русские и азербайджанские слова. Поэтому не все было понятно, мы улавливали лишь смысл сказанного без нюансов.

— Сколько у нас людей? — спросил он у Сереги.

— Триста двадцать восемь, со всеми, включая и вас и этих двух неверных, — он кивнул в нашу сторону.

— Помолчи, у самого член-то укоротили? — Витька вновь встрял.