Написала бабушке целое послание – чересчур, пожалуй, пламенное, – где сообщала о том, что скоро выйдет замуж за человека, который в самом ближайшем времени станет наиболее выдающимся политическим деятелем Центральной Америки, имя которого в недалеком будущем прогремит по всему миру. Конечно же, их обязательно пригласят с официальным визитом в Вашингтон; ей так хочется познакомиться с Жаклин Кеннеди, ведь та могла бы колоссально помочь ей своими советами. День ото дня она все больше понимает, насколько богатой и яркой может быть человеческая жизнь, какая необыкновенная – просто райская – красота таится в ее течении, какими чудесными звездами она бывает усыпана, и что ни в коем случае нельзя идти на поводу у предрассудков, доверяя лжи, распространяемой ограниченными, недалекими людьми относительно некоторых вещей, которые способны принести человечеству подлинную благодать…

Она никак не могла взять в толк, отчего в Соединенных Штатах распространяют такие нелепые слухи по поводу наркотиков и их губительного воздействия на человеческий организм, – на самом деле алкоголь куда опаснее; конечно же, вся эта пропаганда исходит от тех, кто производит и продает спиртные напитки. Просто их нужно принимать регулярно, как и любые другие транквилизаторы, только и всего; сама она, разумеется, была в этом отношении в привилегированном положении, потому что никогда не случалось так, чтобы их у нее не было; к тому же у нее это лекарственное средство всегда было самого высокого качества. А потом наступил определенный момент, и взгляд той маленькой девочки кое о чем ей напомнил.

– Да, кажется, именно в этот момент я осознала, что иду ко дну, что следует опомниться, – ведь, может быть, еще не поздно.

Оказалось, что еще не поздно. Она и сама не знает, каким образом и откуда в один прекрасный день нашлись у нее силы прекратить уколы. Просто это было нечто, увиденное ею в глазах девочки, когда та взяла ее за руку и внимательно на нее посмотрела; так странно: ей внезапно вспомнилось собственное детство, собственная первая улыбка, полная веры в жизнь. Как бы там ни было, но с героином она покончила навсегда.

С торжествующей улыбкой она опять уставилась на миссионера, явно чего-то ожидая.

Молодой д-р Хорват открыл было рот, но все, что он мог сказать, уже ясно читалось на его лице – суровом и негодующем. «Кадиллак» прыгал с камня на камень – миссионера бросало то на кубинского монстра, то на эту падшую девицу, что уже три четверти часа вещает ему о совершенных ею мерзостях, и ощущение было такое, будто он самым настоящим образом нисходит в ад. Рассказанное так потрясло и разозлило его, что он чуть ли не думать уже забыл о нависшей над ними смертельной опасности, – а ведь эти бандиты в военной форме, вне всякого сомнения, в настоящий момент просто-напросто везут их в какое-нибудь тихое местечко в горах, чтобы казнить.

– Но как же вы могли…

Он собирался сказать: «Как же вы могли пасть так низко?», но вовремя спохватился и спросил:

– Как же вы могли жить с таким человеком?

Она скроила упрямо-надутую рожицу.

– Мне всегда хотелось в этой жизни сделать что-нибудь прекрасное.

Сказанное озадачило проповедника до крайней степени: он поймал себя на том, что вроде бы даже обменялся многозначительным взглядом с куклой чревовещателя – закусив сигару, скрестив руки на плече хозяина, она свысока взирала на несчастную; ему померещилось даже, что в круглых кукольных глазах, наводящих на мысль о каком-то языческом, лишенном Бога существе, тоже мелькнуло выражение крайнего изумления.

– Что-нибудь… прекрасное? – повторил д-р Хорват и тотчас умолк, памятуя о той пропасти поругания, кишащей мерзкими поступками, из которой донесся этот вопль души. Сказать ему на это было действительно больше нечего.

– Ну и что? – суровым голосом, в котором, казалось, впервые зазвучали какие-то человеческие нотки, проговорила кукла. – Уж вам-то, американскому миссионеру, следовало бы понимать такие вещи.

Молодой д-р Хорват решил, что впредь он будет всячески избегать общества датчан – особенно тех, что занимаются чревовещанием.

– Да, я не могла позволить себе скатиться вниз. И решила бороться. Ведь предки мои были первыми пионерами… Наверное, поэтому, сама не знаю. Мне всегда ужасно хотелось творить добрые дела – это и в самом деле ужасно. Я поняла, что вот-вот лишу себя уникальной возможности и не смогу ничем помочь Хосе, этим детям, которых я обожаю, и самое главное – самой себе, если окажусь не в силах взять себя в руки. Ведь я была полна решимости реализовать свои замыслы… реализовать свое "я", если угодно. Если вы останетесь здесь на какое-то время, доктор Хорват, вы убедитесь в том, что мне многое удалось сделать.

– Мне, похоже, предстоит остаться здесь навсегда, – мрачно заметил миссионер.

Всякий раз, когда «кадиллак» сбавлял скорость и казалось, что вот сейчас он остановится, в горле у него начинались настоящие спазмы – он вынужден был беспрерывно сглатывать.

Но девушка его не слушала. Пребывала в процессе «самовыражения», что, кажется, было для нее самой насущной необходимостью, – похоже, это слово для нее не менее значимо, чем «керамика», «любовь», «сексуальность»; речи о «самовыражении» занимали нисколько не меньше места, нежели рассказы о строительстве телефонной станции, концертного зала и музея современного искусства. Воистину удивительная смесь идеализма с эгоманией, честолюбия и комплекса неполноценности.

– Мне многое удалось. О, конечно, далеко не все, нужно еще столько сделать в этой стране – до сих пор во всех отношениях она нуждается в американской помощи; но то, что мне удалось осуществить, все же очень важно. По натуре я так упряма…

И правда: в чертах ее лица было что-то упрямое, своевольное, чуть ли не агрессивное. Такие вот женщины шли с первооткрывателями на Запад, и миссионеру, у которого вдруг живо разыгралось воображение – что его самого несколько удивило, – она внезапно представилась в красном платье с блестками: стоит посреди салуна, уперев руки в бока. Подобные девицы обычно умудрялись все пережить и умирали в богатстве и почтении. Губы у нее были очень пухлые и нежные – он позволил себе взглянуть на них дважды: было ясно, что это место – самое уязвимое, в них таится ее главная слабость, – но чуть вздернутый нос и очень решительный подбородок придавали ее лицу почти вызывающее выражение целеустремленности и упрямства.

Преподобный Хорват вдохнул, а точнее – раскрыл рот в поисках разреженного воздуха, который, казалось, вовсе не попадал в легкие. Должно быть, они где-то совсем рядом с вершинами, но их больше не видно. С этих высот, куда уже не доходит воздух, исчезли даже грифы, которых здесь полно повсюду; у них ярко-красный двойной зоб величиной больше головы – будто пара отвратительных тестикул в силу какого-то ужасного проклятия болтается прямо на шее; грифы остались внизу – там им пищи предостаточно.

Девушка отвернулась, теперь она смотрела на скалы – они стали совсем седыми и постепенно растворялись в сумерках, а небо над ними было еще ясным, в нем пока царил свет.