– Готовы ли вы, соратники, выслушать обвинителя?

Двадцать десятков мужей безмолвно вскидывают сжатые кулаки, позволяя Кассандру начать речь: сто семьдесят представителей пехоты, двадцать выборных от конницы и еще десяток – от этерии.

Они готовы слушать.

Они ждут.

– Кассандр, сын Антипатра, здесь ли ты?

– Я здесь, почтенные судьи!

– Говори!

Наместник Македонии и гегемон-простат Эллады встает.

– Мужи-македонцы! – говорит он ясным и проникновенным голосом, исходящим из самых глубин души. – Соратники! Дорогие мои друзья…

Слово к слову, отобранные из тысяч, отточенные, отшлифованные.

Фраза за фразой. Довод к доводу.

Паузы, заставляющие слушателей замирать.

Продуманно. Взвешенно.

Неопровержимо.

– Именем Македонии обвиняю я тебя, Олимпиада!

Ровно. Спокойно. Без всякой личной заинтересованности, способной насторожить слушателей.

Так учил евнух. Так и говорит Кассандр, холодноватым, несколько отстраненным тоном, от которого у тех воинов, что помоложе, вдоль спин пробегает нежданная и противная дрожь.

Скорбно нахмурившись, Кассандр называет имена убитых упырихой.

И ни слова сверх того. Неразумно обвинять подсудимую в том, что по вине ее и ее сыночка Македония пришла в запустение, что кости македонских юношей, непохороненные и неоплаканные, белеют вдоль немереных азиатских дорог, что слезы стариков-родителей, лишившихся опоры на старости лет, выбелили синее небо над зелеными полями и мохнатыми холмами родной Отчизны.

Все это правда. Но что до нее тем, чей хлеб – на острие копья и лезвии меча? Молодые, не поспевшие под стяги Божественного, по ночам льют слезы, сетуя на то, что опоздали родиться и не повидали Азию. Старики, служившие Антипатру, втайне завидуют тем, кому выпало повидать и пограбить далекие сказочные земли. Да, для многих Александр, сын Филиппа, превратился в миф. Давний и красивый. А мифы нельзя обливать грязью, ибо такое не прощается.

Так говорил минувшим вечером архиграмматик.

И сейчас Кассандру очевидно: евнух был прав, как всегда. Всему есть предел…

– Я обвиняю тебя, Олимпиада-молосска, в том, что ты не была верна своему благородному супругу, повелителю македонцев Филиппу. Ничуть не стыдясь, неоднократно и принародно утверждала ты, что сын твой, благородный Александр, рожден не от супруга, но от связи твоей с божеством. Готова ли ты подтвердить это?

Олимпиада молчит, высокомерно вскинув голову. Ей нечего и незачем отвечать. Сотни свидетелей могут подтвердить: она говорила именно так. Впрочем, царица и не думает опровергать свои собственные слова. Тем паче что в них – чистая правда, и правды этой ей нечего стыдиться.

– Итак, я утверждаю, что ты виновна в многократной супружеской измене!

Страшное обвинение. Македонский закон беспощаден к прелюбодейкам. За осквернение супружеского ложа в поселках бесстыдниц побивают камнями.

Но Олимпиаде есть чем ответить наветчику!

– Разве ты забыл, сын Антипатра, – усмехается царица в глаза наместнику, – любовь Олимпийцев нельзя отвергать, ибо месть их способна навлечь горе на всю страну. Могла ли я стать виновницей бедствий для Македонии?

Парировав удар, она спешит закрепить успех.

– Обвиняя меня в прелюбодеянии, сын Антипатра, ты обвиняешь вместе со мною и Алкмену, родившую Диосу-Зевсу Геракла, и Данаю, родительницу Персея, и Леду, мать Кастора, и Кимену, подарившую Афинам полубога Тесея, и многих иных. Слышал ли кто, чтобы этих славных жен упрекали их благородные супруги?!

А вот это уже победа!

Победа?

Плохо же знаешь ты, упыриха, на что способен лишенный мужского естества, видящий на много ходов вперед старик, архиграмматик наместника…

– Святы и благословенны названные тобою жены, и велики дети их. Но не спеши присоединять свое имя к их светлым именам. Я обвиняю тебя, Олимпиада-молосска, в сознательной лжи перед судом войска! – восклицает Кассандр, едва завершается ее речь, и на устах его возникает тщательно подготовленная брезгливая гримаса. – Ибо не благой бог был любовником твоим, но кровавый ночной демон!

Судьи непроизвольно охают.

Страшнейшее обвинение! Плотская связь с духами ночи, обитающими на перекрестках дорог, пьющими кровь неосторожных путников, по обычаям страны, карается сожжением заживо. Но разве возможно доказать такую связь?

– Я не стану приводить доказательства, мужи-македонцы, – на устах Кассандра появляется лукавая и грозная улыбка, и слушатели в удивлении округляют глаза. – Нет, я не стану говорить! Пусть ведьму изобличат те, кто долгие годы ждал этого часа!

Незаметный знак евнуха.

Плотно затворенные ворота чуть приоткрываются, впустив с улицы седого человека, одетого в черное. На узловатую клюку опирается он, и в глазах его блестят слезы.

– Мужи-македонцы! Вам, годящимся мне в правнуки, принес я стариковское горе свое…

…Клеопатрой звали его внучку. Клеопатрой. Светлой и чистой, как горный ручеек, была она. Резвой, как козочка. И совсем юной. Удивительно ли, что, увидев, прикипел к ней суровым сердцем царь Филипп? Но не могла рожденная в одном из знатнейших домов Македонии дева стать наложницей, пусть и в гареме базилевса. И влюбленный царь сделал ее законной женой и царицей, отослав сидящую здесь молосску в ее дикий Эпир. Когда же погиб от ножа убийцы добрый Филипп, а сын сидящей здесь женщины сделался царем…

Слова застревают в горле рыдающего старца.

– Говори же, говори, ничего не скрывая, почтенный, – ласково просит Кассандр.

Старик всхлипывает – жалобно, как дитя.

– Она послала моей голубке веревку и меч, на выбор…

– И что же?

– Моя девочка, законная царица Македонии, отказалась убить себя. Она сказала: убей меня ты, упыриха, и кровь моя да будет на тебе…

– И тогда? – голос Кассандра мягок, как пух.

– И тогда доченьку моей внучки, правнучку мою, изжарили на медной сковороде…

Старик, синея, хватается за сердце. Подскакивают рабы. Бережно подхватывают под локти. Отводят в сторону, в тень, где уже поджидает приведенный архиграмматиком лекарь.

Впервые за все утро наместник глядит в лицо царице.

– По твоему приказу, женщина, была изжарена на сковородке пятимесячная девочка, дочь нашего царя Филиппа. Нашего законного царя. Которому ты уже не была женой. И принудили уйти из жизни юную девушку, благородную македонянку. И вырезали до единого человека ее родню, славный и знаменитый род Артатидов…

Кассандр пожимает плечами.

– Лишь жизнь этого почтенного старца, своего наставника, отмолил у твоего сына побратим моего отца и твоего царственного супруга, великий воин Парменион. Но ты, запомнив это, сумела ему отомстить…